— Ничего, мне хватит. Я стрелок подходящий, много патронов не изведу.
— Это, конечно, хорошо, но немцы и гайдамаки тоже неплохо стреляют. Потом надо вас предупредить, что здесь, в полку, очень жесткая дисциплина. За отступление без приказания командира — расстрел, как за измену.
— Ну, этого я не боюсь.
— Да что вам, жить надоело? Человек вы еще молодой! Поступайте лучше на работу. Я могу вас сейчас же устроить. Хороший паек и все прочее…
В конце концов это обычно взрывало парня:
— Что вам от меня надо? Я пришел в полк. На Украине немцы, а вы мне какой-то паек предлагаете.
Тогда человек с бородкой отходил от парня и говорил уже совсем другим голосом:
— Хорош будет. Направьте его к Зубову.
Не понимая, в чем дело, парень кричал:
— Не пойду я ни к какому Зубову! Сказано: я пришел в полк, к Щорсу.
Ему объясняли, что Щорс направляет его во 2-й батальон, которым командует Зубов.
Парень замолкал и смотрел на человека с черной бородкой, не веря глазам своим: он представлял себе Щорса сказочным богатырем, увешанным всеми видами оружия.
Приходили в Унечу повстанцы и целыми отрядами, со своим оружием и знаменами. Одним из первых прибыл отряд бывшего народного учителя Тысленко. После трехдневного перехода отряд остановился против штаба полка.
Выстроенные в четыре ряда, запыленные повстанцы ожидали Щорса. Он вышел на крыльцо в фуражке с красноармейской звездой, которой еще никто из них не видел. Прежде чем поздороваться, Щорс внимательно осмотрел ряды. Одеты повстанцы были кто во что горазд. Украинские свитки вперемежку с солдатскими шинелями, посконные рубахи — с франтоватыми френчами, кожаные сапоги — с лаптями. У одних были солдатские подсумки, а других опоясывали охотничьи патронташи. Но почти у всех висели у пояса на веревочках ручные гранаты.
Тысленко громовым басом подал команду: «Смирно!», подошел к Щорсу и отрапортовал:
— По приказу Ревкома прибыл в ваше распоряжение. В отряде сто пятьдесят семь человек. По дороге присоединилось двадцать добровольцев.
Щорс сошел с крыльца.
— Здравствуйте, товарищи! Я командир полка. Моя фамилия — Щорс.
Правофланговым стоял семидесятилетний крестьянин Прокопенко — седобородый, с негнущейся спиной великан, обутый в лапти.
— Почему, дед, воюешь против немцев и гайдамаков? — спросил Щорс.
— Сына и дочку замучили. Насмерть шомполами запороли, ироды.
— Крепко решил воевать за советскую власть?
— Коли пришел до тебя в полк, значит — крепко. Вот и внука с собой захватил.
Рядом стоял паренек, на вид лет шестнадцати, такой же великан, как дед, и тоже обутый в лапти.
— Кто кого захватил, это еще сумнительное дело, — сказал он, поправляя заткнутый за пояс штык. Винтовки у него не было.
— А тебе, молодой человек, не рано ли еще воевать? — спросил Щорс.
Он смотрел на паренька, подняв голову.
— Зачем рано? В самый раз. Я не маленький.
Щорс засмеялся.
— Да, это я вижу, рост у тебя выдающийся, а лет, думаю, мало.
— Зачем мало? Осьмнадцать!
— Не врешь?
— Ей-богу, — сказал парень и перекрестился.
Его подняли насмех.
— Парень аж до неба, а дурень як не треба, — крикнул кто-то.
Дед обиделся.
— Чего гогочете? Мы хрещеные хрестьяне.
Щорс спросил у внука:
— В бога веришь?
— Да не слухайте его! Не верю. Ей-богу же, не верю.
И парень опять перекрестился.
— Чего же ты крестишься? — спросил Щорс.
— Да это я с испугу.
— А где твоя винтовка?
— Не дают. Штык вот насилу выпросил.
— Штыком и воюешь?
— Я сам не воюю, я деду помогаю. Патроны ему в обойму закладываю. Мало ли тут делов есть?
— Дома не на кого оставить. Пущай тут приучается у тебя, — сказал дед.
— Пускай, — согласился Щорс.
Обходя повстанцев, он разговаривал со многими. Один пожилой, судя по одежде, фабричный рабочий почему-то особенно заинтересовал его.
— Детей много?
— Трое.
— Долго работал на фабрикантов?
— Сызмальства.
— С крестьянством связан? Землю, лошадь имел?
— Нет, с этой дрянью не возился. Я фабричный человек.
Щорс пристально посмотрел ему в глаза и, ничего не сказав, прошел дальше.
Разговаривая с повстанцами, он больше всего напирал на то, что в полку устанавливается твердая дисциплина и в полк принимаются только люди, решившие драться за советскую власть, не щадя своей жизни.
Уходя, Щорс обратился ко всем: