Когда расследуются такие большие дела, то обычно идет распределение участников группы либо по эпизодам, либо по лицам. В данном случае мы работали по лицам. Конкретно я занимался Фадеевым, но периодически участвовал в допросах и других обвиняемых. Материалы ведомственной ревизии были очень подробными, доказательными, к ним прилагались все необходимые документы. Основная часть нарушений, насколько я помню, касалась расходования различных материалов. Так, министерству принадлежала сеть служебных квартир, которые иногда по согласованию с Щёлоковым передавались для проживания отдельным лицам, в том числе его родственникам. На эти квартиры списывалось огромное количество расходных материалов — постельного белья, цветов и прочего — словно это были апартаменты в пятизвездочных отелях. В итоге получались абсурдные суммы. Только у меня в деле набралось около восьмисот подобных эпизодов примерно за трехлетний период, который мы изучали.
Я далек от мысли, что сам Щёлоков знал об этих приписках или поощрял их — мы и тогда это понимали. Ребята из ХОЗУ пользовались тем, что их никто не контролировал. Были также эпизоды, связанные с работой спецмагазина для руководства МВД. Николай Анисимович любил свою жену, своих детей и ни в чем им не отказывал. Многие показания мы не могли проверить, в частности, и потому, что к тому времени Светлана Владимировна уже ушла из жизни.
В 1983 году Щёлокова на допросы не вызывали. Сначала ждали, когда его выведут из ЦК КПСС. Вывели. Но ведь он — генерал армии, Герой Социалистического Труда, участник войны. Мало ли что показал тот или иной обвиняемый? Многие подчиненные, попавшие в такую ситуацию, оправдываются тем, что они действовали по приказу начальника, по согласованию с ним. Остается и надежда, что к начальнику за разъяснениями не обратятся. Высокий чиновник откажется прийти на беседу с прокурором — и что, его приведут? Очень сомневаюсь, что в наше время приводом доставят на допрос сотрудника администрации президента. Это было в новинку для каждого из нас — допрашивать людей такого уровня хотя бы в качестве свидетелей. Кроме того, мы не знали возможностей бывшего министра силового ведомства. Очевидно, мы преувеличивали их.
— В феврале 1984 года умирает Юрий Владимирович Андропов. Один из ваших коллег, попросивший его не называть, рассказывал, что следственная группа несколько дней пребывала в бездействии — ожидала, что ударят по рукам. Потом Миртов сказал: „Хватит пить, давайте работать“. Константин Устинович Черненко не пожелал останавливать запущенный предшественником процесс.
— Может быть, кто-то и пил, не знаю. Продолжаю.
Наступают майские праздники 1984 года. И тогда Вячеслав Рафаилович говорит: „Я сейчас позвоню Щёлокову, и у него мысли не возникнет, что мой звонок ни с кем не согласован“. При мне Миртов в своем кабинете набрал номер его телефона, представился и попросил прийти на допрос. Щёлоков без всяких лишних вопросов записал, куда и когда нужно прибыть.
Мы готовились к разговору с ним. Он придет один или с охраной? В форме или в штатском? Как его встречать? Важно было получить от экс-министра действительно объективные показания. С одной стороны, мы понимали, что арестованные сотрудники ХОЗУ заинтересованы перевалить всю вину на него. С другой — они должны получить наказание именно за то, что совершили, а не за то, что им приказали… Николай Анисимович появился в назначенное время, в генеральской форме. Я представился. Он пожал мне руку. Для своих семидесяти трех лет Щёлоков выглядел очень неплохо: сухощавый, крепкий, с военной выправкой, без признаков физического недомогания. Свободно поднялся по лестнице на второй этаж. Первый допрос проводили Миртов и Владимир Георгиевич Гольст, начальник отдела расследования особо важных дел, авторитетный в нашем ведомстве человек. Всего таких допросов, если мне не изменяет память, было три, в одном из них участвовал и я.
В тот раз моя роль сводилась к тому, чтобы фиксировать на пишущей машинке его показания и при необходимости задавать вопросы. Щёлоков вел себя с достоинством, но заметно волновался. В один момент, когда Миртов отлучился из кабинета, он вдруг говорит: „Товарищ майор, вы только правильно всё записывайте, а то я в следствии ничего не понимаю“. Я еще удивился: как это так, министр внутренних дел не разбирается в следствии?! Хотя он и не должен был в этом разбираться. Я ответил, что фиксирую его ответы практически дословно, как того требует закон. Эта была моя единственная встреча с ним такого рода.