Была ли опасность? Долгое время я ее не чувствовала. Переписывалась и встречалась с людьми, осужденными по тяжелейшим статьям. Например, одному своему постоянному корреспонденту, отбывавшему 15 лет в колонии строгого режима, послала томик Ницше, переплетенный в обложку книги Островского „Как закалялась сталь“. Потом случилась большая неприятность: я получила камнем по голове.
— У кого же поднялась на вас рука?
— Метили не в меня, а в начальника лагеря. Я разговаривала в его кабинете с заключенным. Зима, стекло заморожено. И вдруг в окно влетает камень, разбивает мне голову. Покушавшегося зэки чуть не убили. Я, вся в крови, выбегаю на улицу, чтобы не допустить расправы. Потом дома, в Москве, лежу с перебинтованной головой. Вижу краем глаза: в мою комнату входит группа милиционеров в папахах. Это Щёлоков приехал меня проведать! Говорит: „Я вас предупреждал. Ну, что, не будете больше ездить?“ Отвечаю: „Обязательно буду“.
…Из зоны освободился Серый Волк — эстонец Липпу Леви Ахтович, отсидевший в лагере более 14 лет, совершивший несколько побегов. Стал жить у нас дома. Однако характер у него непростой, и вскоре он перебрался к моим родителям. Спал на кухне. Я прочитала записки, которые он вел в зоне. Прочитала и ахнула. Передала их редактору „Юности“ Борису Полевому. Он тоже ахнул. В результате „Записки Серого Волка“ увидели свет в журнале „Москва“, а их автор стал известным писателем Ахто Леви. Свела его с Николаем Анисимовичем, попросила найти возможность прописать его в Москве. Через некоторое время Щёлоков мне звонит: „Есть возможность дать Леви жилье. Но нужно, чтобы он был прописан. Вы можете его прописать у себя?“ Я отвечаю, что могу, но по секрету от мужа, потому что нам наш кооператив слишком дорого дался. „Некрасиво обманывать, но это ваше дело“. Николай Анисимович устроил мне эту прописку, а через несколько месяцев Леви получил квартиру. К. тому времени бывший зэк с министром уже были хорошо знакомы, часто встречались, Щёлоков подарил Леви дубленку.
Похожим образом помог Николай Анисимович и Вольту Митрейкину. Вольт — сын поэта, „увековеченного“ Маяковским („кудреватые Митрейки“) — при Сталине пытался организовать группу старшеклассников, чтобы выйти на улицу с плакатами в защиту конституции. Ребят посадили на 25 лет. В оттепель Вольта не реабилитировали, поскольку его обвинили также в краже государственного имущества — пишущей машинки, на которой они составляли воззвания. Я добилась его освобождения. К маме в Москву его не прописывали, к невесте в Малаховку — тоже. Рассказала об этом случае Леви. Вскоре встречаю Митрейкина, и он мне сообщает: прописан. Как?! Сам плохо понимает. Оказывается, приезжают к его невесте милиционеры на мотоциклах, вынимают его из шкафа, где он прятался (поскольку имел уже два предупреждения за нарушение паспортного режима, а за третье полагался срок до двух лет), везут в паспортный отдел и прописывают! По распоряжению министра, а того попросил Леви.
Николай Анисимович был очень добрым человеком. Он считал, что осужденных, отбывших наказания, следует прописывать в их семьи. По его просьбе Леви написал статью об этом для „Литературной газеты“. Статья не вышла. У Щёлокова в связи с этим потом были какие-то неприятности. Он сам мне рассказывал, но подробностей я не помню.
…Однажды мы с мужем случайно встретились с Щёлоковым в театре „Современник“. Он говорит: „После спектакля не уходите, разговор есть“. Представление окончилось, встречаемся. Спрашивает: „Машину можете оставить? Мы выпьем“. — „Где?“ — „У меня дома“. Отправляемся на его машине к нему домой на Кутузовский проспект. Помню его невероятно красивую жену, она нас очень тепло принимала. Хорошо посидели. С Леней они обсуждали театральные темы — Николай Анисимович безумно любил театр. Мы спешили к больной дочери. Его шофер нас отвез, а потом еще перегнал нашу машину от театра.
— После этого вы, наверное, стали ногой открывать дверь в его кабинет?
— Такого никогда не было. Я звонила в приемную, и мне заказывали пропуск. Вернувшись из поездки в колонию, обычно просила о встрече и рассказывала о том, что заслуживало внимания. Наиболее существенное излагала в письменном виде. Мелочами не загружала, не забывала, что он министр. Однажды получила письмо из Узбекистана. Зэк писал, что начальник колонии спит с женами осужденных, приезжающими на свидания. Отправилась в колонию. Ничего толком не разузнала, но обратила внимание, что рядом с этой зоной, на возвышении, содержат туберкулезников, и нечистоты от них стекают вниз, к „соседям“. Сообщила об этом Щёлокову. Через некоторое время он сказал мне, что принял меры. С севера зэки написали, что голодают. Попросила разобраться. Николай Анисимович — мне: „Вашим именем, Светлана, прибавили норму в северных колониях“. Я уточняла: действительно прибавили. Так мы сотрудничали практически все время, пока он занимал свою должность. Я никому не говорила, что знакома с министром внутренних дел. Конечно, и он наши контакты не афишировал. Когда в министерстве появился Чурбанов, мне кажется, он стал осторожнее.