Все бы ничего, но страх перед каракатами, хоть и утратил свою остроту, все-таки не исчез совсем. Слишком уж они казались противоестественными человеческому рассудку созданиями. Таким и впрямь было самое место в столь же чуждой для людского разума пустоте.
Юлий ничего не мог поделать с этим иррациональным по сути страхом. Как ни пытался - не мог. Он ненавидел себя за это, и не было ничего удивительно в том, что часть этой ненависти - весьма немалую - он переносил и на самих каракатов. К тому же, ему противно и мерзко было ощущать себя прислугой, рабом безмозглых прозрачных тварей. А от понимания, что он раб не столько каракатов, сколько собственного страха, делалось еще противней и горше. И с каждым годом, с каждым днем это выжигающее душу чувство становилось все нетерпимее и сильней. Поэтому и пылевые бури стали теперь для него долгожданным подарком, когда он вновь становился самим собой и мог делать всё, что ему вздумается. Несмотря даже на то, что делать в это время было как раз совершенно нечего - только есть синтезированную баланду и спать. Зато душу грело и осознание того, что каракаты в эти дни страдают без своего любимого лакомства. Это чувство было глупым, ребячьим, но оно доставляло Юлию откровенное удовольствие.
И вот теперь до следующий бури оставалось всего лишь три дня. Или же целых три дня - это как посмотреть. В последнее время чувство потери собственного достоинства раздражало его особенно сильно. Почему он безропотно идет на это? Почему так боится глупых прозрачных тварей? Ну что они могут сделать ему более страшного, чем то, что с ним уже произошло? Убьют?.. А так ли уж это плохо? Что хорошего в его монотонной бессмысленной жизни?
Юлий выпрямился и отшвырнул уже сорванный гриб. Хватит! Баста! Он не нанимался шеф-поваром в вонючий каракатий ресторан! И пускай он сам станет блюдом в этой забегаловке, но уж это будет точно самое последнее блюдо, поданное им на усладу призрачным тварям.
Он зашагал к пещере с такой легкостью, словно наконец сбросил с плеч тяжеленную ношу. Впервые за одиннадцать лет ему захотелось петь. Вот только он не помнил уже ни одной песни.
Юлий, даже не став ужинать - липкая баланда не полезла бы ему сейчас в горло, - сразу лег спать. Но, возбужденный донельзя, он никак не мог заснуть, а потому, прокрутившись на лежанке из веток пожалуй не менее часа, он вскочил, выбежал из пещеры и помчался к озеру, в которое сразу же, с разбега нырнул, не потрудившись даже снять одежду, от которой за одиннадцать лет осталось одно название в виде жалкого тряпья.
Наплававшись и нанырявшись вволю, он выбрался на берег и, сорвав с себя эти несчастные лохмотья, отбросил их в сторону. И лишь тогда он наконец-то почувствовал себя по-настоящему свободным.
Было бы ложью сказать, что он совсем не боялся. Но этот страх не довлел над ним, Юлий не чувствовал себя его рабом. Ему и в самом деле стало почти все равно, как отнесутся к его мятежу каракаты. Смерть даже стала казаться ему едва ли не лучшим выходом, ведь она даровала ему абсолютную свободу. По большей части, страх вызывала лишь неизвестность, ведь умирать ему до сих пор не приходилось.
Но прошел день, другой, а он все еще оставался живым. Каракаты не появлялись. На третий день Юлий поймал себя на мысли, что он даже хочет, чтобы серебристо-прозрачные гости наконец-то пришли. Ведь иначе... Дальше додумывать не хотелось, но слова, не спрашивая его желания, уже вылетели из глубин сознания и сложились в законченную фразу: «Ведь иначе получается, что он прислуживал каракатам просто так, только лишь из-за своей глупой трусости». Мысль была неприятной, обидной и вызвала столь жгучее чувство досады, что он, не сдержавшись, даже выкрикнул вслух:
- Неправда! Не только поэтому! Мне и самому хотелось грибов!..
Оправдание было по-детски смешным и наивным. Он прекрасно понимал это, и безжалостный стыд, окативший его горячей волной, заставил его закричать снова:
- Ну где же вы?! Где?! Идите, жрите меня! Грибочков вам все равно больше не будет!..
Проснулся он от рева бури и сразу подумал о том, что забыл принести дров для костра. И эти восемнадцать дней стали самыми темными из всех, проведенных им за одиннадцать лет в Оазисе. Как в переносном, так в самом что ни на есть буквальном смысле. Но темнота досаждала не так сильно как холод. Пусть температура и упала всего на пару-другую градусов, но привыкший к постоянному теплу организм запротестовал, сотрясая тело нескончаемой дрожью. Помимо отсутствия костра ситуацию усугубляло и то, что Юлий столь необдуманно расстался с одеждой. Пусть и рваная, но она бы его сейчас все-таки грела.