Зилл сочувственно обратился к нему:
— Давно ты его знал?
— Кого? — переспросил Даниил, испугавшись оказанного внимания.
— Я имею в виду… Таука.
— А… — Даниил прикинулся равнодушным. — Несколько лет.
— Нам его очень будет недоставать.
Даниил лишь насупился на могилу, словно только что сообразил, что там погребен его друг.
— Наверно, — невыразительно пробормотал он и пошел прочь.
— Лучше оставь его в одиночестве, — тихо посоветовал Юсуф. — Горе не раздувает ничьи паруса.
Для Зилла это было очередным свидетельством жестокости моря, где от бед мало кто застрахован, и ждать их никто не вправе. Фактически отношение команды к смерти свелось, кажется, к неприятному и равнодушному молчанию, единственному знаку уважения, прерывающему всякие споры и насмешливые замечания, по крайней мере на какое-то время, пока не возникнет возможность обсуждения столь нелепого случая. И раньше погибали знакомые моряки, принимая совсем необычную смерть, которая в свое время редко казалась забавной, а со временем неизбежно рождала бессовестно исковерканные легенды. Поэтому они теперь стояли вокруг в ожидании какого-то срочного дела, которое позволило бы с облегчением позабыть о трагедии. Оно подвернулось так быстро, что они едва его не проглядели.
— Это еще что такое? — спросил Касым, когда Маруф протянул ему лист бумаги, сложенный вшестеро и перевязанный струной от лютни. Караван готовился к погрузке и отправлению.
— Я читать не умею, — беспомощно признался Маруф.
— Знаю, — бросил Касым, — но что это такое?
На секунду он машинально подумал, что Маруф сам написал записку. Нелепость данного предположения в подобных обстоятельствах особенно развеселила его.
— Я читать не умею, — повторил Маруф и отвел глаза, потеряв интерес.
Стоя рядом с Юсуфом, Касым вздохнул, с преувеличенной скукой развернул записку и прочел:
Во имя Абу-Муслима Преданного.
Курьерам…
Капитан вытаращил глаза. Не прочтя больше ни слова, опустил листок и уставился на Маруфа.
— Где ты это взял? — потребовал он ответа с заколотившимся сердцем.
Маруф растерялся.
— Где ты вот это взял? — Касым взмахнул бумагой у него перед глазами. — Вот эту бумагу. Кто тебе ее дал?
Маруф гадал, чем провинился.
— Мне ее дал тот самый мужчина.
— Какой? — Касым и остальные начали оглядываться по сторонам. — Где он? Здесь?
Маруф заморгал.
— Тот самый мужчина, который тебе ее дал… Где он?
Маруф старался понять смысл вопросов.
— Сидел на коне с белой звездой, — с трудом выдавил он.
— Со звездой? С отметиной? Какой масти конь?
Маруф призадумался.
— Черный, — решил он.
Касым и остальные члены команды безуспешно высматривали вокруг черного коня с отметиной.
— Он ускакал?
— Ускакал на черном коне, — подтвердил Маруф.
— Куда ускакал?
Маруф махнул рукой вдоль большой дороги.
— Туда? Назад к Багдаду? Опиши его.
— Черный, с белой звездой.
— Дурак, я мужчину имею в виду, мужчину опиши.
Маруф заколебался — он никогда не присматривался к человеческим лицам.
— Смуглый, — пробормотал он.
— Смуглый, как я?
— Потемнее.
— Что он сказал?
— Сказал… — Маруф изо всех сил старался припомнить. — Он мне сказал… сказал… — И вдруг вспомнил с гордой улыбкой. — Сказал, что приехал за аль-Джабалем. — И, довольный собою, погладил наглазную повязку.
— И больше ничего?
— Ничего, — согласно кивнул Маруф.
Касым подумал.
— Вот гад, — выдохнул он. — В игры с нами играет.
Впрочем, соприкосновение с противником тоже волнует, заодно исцеляя от мучительной скорби. Когда все столпились вокруг капитана, он в последний раз бросил вокруг беглый взгляд, и только потом поднес листок к глазам, вернувшись к проклятой записке.
Во имя Абу-Муслима Преданного.
Курьерам, доставляющим выкуп за шлюху.
Всем семерым немедленно отделиться от каравана.
Направляйтесь на запад от дороги Дарб-Зубейда.