История изумила Халиса. Он признался, что не слыхал ничего удивительнее, и согласился, что разнообразие, подобно любви, украшает жизнь, и его невозможно подделать. По правде сказать, невзгоды набатея произвели на него впечатление, развеяв подозрения, и он с благодарностью принял предложение повара посторожить его, пока будет спать.
Впервые за долгое время Халис спокойно отдохнул, видя во сне Шехерезаду. Впрочем, он тоже снился ей в эту ночь.
Однако, проснувшись утром, полный сил и готовый пуститься в путь, Халис с ужасом обнаружил, что предатель-набатей исчез ночью с посохом Соломона, больше того — превратил в камень несговорчивого Махару, поднявшегося на дыбы и взбрыкнувшего копытами…
— Теперь дай мне поспать, Хамид, и завтра я расскажу тебе столь удивительную и занимательную историю, какой ты никогда еще в жизни не слышал.
Глава 26
асым провел ночь, чертя на песке карты. Начал с совсем простой, отметив веткой тамариска Персидский залив, две реки, пустыню, приблизительное местонахождение команды на пути к великой пустыне Нефуд, где б та ни находилась. Но ветер постоянно издевательски портил его работу, поэтому чертежи становились крупней и крупней, пока не расширились до размеров самой пустыни. Он выстроил огромные песочные замки, изображавшие багдадские дворцы, мечети Куфы и оставшиеся позади города, выкопал два ирригационных канала вместо Тигра и Евфрата, наполнив их драгоценной водой из кожаных бурдюков. Отметил место захоронения Таука крупным булыжником; каждое дерево, мимо которого проезжали, сучьями; каждую остановку галькой. Начертил на песке смелую линию, отмечавшую продвижение команды к западу, доходившую до пересохшего русла, где все сейчас спали перед дальнейшей неприятельской территорией, которую еще предстояло миновать, прежде чем их перехватят и зададут новый курс. Но даже стоя в центре гигантского макета, он чувствовал себя заблудившимся, одновременно страдая от желудочного расстройства — кишки бурлили, как горячие источники в Хите, — и от страха, что сбился с дороги, от ужаса, какого не испытывал даже в случае потери курса в море, в чем никогда, даже сейчас, открыто не признавался. Вскакивая среди ночи, Касым видел поток падавших в небе звезд — то ли война джиннов, то ли все его навигационные навыки никуда не годятся, то ли просто воображение разыгралось. Он выплескивал из кишечника зловонные струи в приступе разыгравшегося поноса и возвращался в неуютную пустынную постель, чтоб еще чуть-чуть поспать.
Касым впервые засомневался в себе. И эти сомнения, абсолютно до сих пор не знакомые ему, начинали притуплять инстинкты, порождали неуверенность. Он понимал, что надо стиснуть зубы, терпеть, ожидая непременного спасения, но в данный момент упорство ему представлялось на редкость неуместным: он был болен. По физическому состоянию Касым уступал лишь Маруфу — прожил две недели после кораблекрушения на одной крапиве и надеждах, — но сухой воздух, бесконечная плоскость равнины, отсутствие в рационе рыбы, грязная земля с ее обычаями наградили его судорогами, спазмами, лишили остроты ощущений. Хуже того, он чувствовал, как покидало его обычно бодрое настроение и, что самое страшное, рождалась зависть к тем, кто в неблагоприятных условиях сохранял присутствие духа. Ему казалось, что Зилл, Исхак и Юсуф черпали силы во взаимных спорах, прибегая к какому-то неизвестному шифру, как будто специально придуманному, чтобы Касым ничего не понял. Не будь он в таком смятении, вскрыл бы смысл с точностью и проницательностью брадобрея, не видел бы теперь в них предателей, не гадал бы, как доказать свое превосходство на деле и не пугался бы до потери сознания хищной пантеры. В какое-то лихорадочное мгновение, наполовину очнувшись, он услыхал непонятные звуки, демонический хохот и узнал смех Даниила. После гибели Таука копт как бы ушел в себя, погрузился в идиотизм или в другое опасное состояние, и Касым, желая приструнить Даниила, с помощью дисциплины прочистить ему мозги, обходился с бывшим ныряльщиком особенно круто, приказывая всю ночь стоять в дозоре, несмотря на его дурное душевное состояние. Сначала Даниил с маниакальной готовностью исполнял поручения. А сейчас в отрывистом лае бешеной собаки Касым впервые услышал настоящее сумасшествие.