Касым хотел сплюнуть, но слюны не нашлось.
— Не оспаривай мои решения, — буркнул он. — Предупреждаю.
Капитан бросил вызов; Юсуф редко чувствовал столь горький вкус отступления. Он отвел глаза, глядя в трепетавший от жары воздух, и задумчиво напомнил:
— Тебе всегда нравился Даниил.
— Никто мне не нравился, — отрезал Касым, хотя фактически трудно было холодно относиться к смешливому парню.
— Прискорбно было бы лишиться надежного подручного на палубе.
— Если когда-нибудь нам удастся вернуться на палубу, — с неожиданно мрачным прозрением сказал Касым, — мне будет глубоко плевать на подручных.
Они ехали по кремнистой равнине, где жизнь, кажется, существовала только в воспоминаниях: в окаменевшем верблюжьем помете, начисто ободранных грифами скелетах антилоп, засохших стволах деревьев, кольях на месте бывших палаточных лагерей. В мерцавшем жаре, поднимавшемся от равнины под убийственно палившим солнцем, оживали зловеще дрожавшие миражи, которые вскоре затмили единственный зрячий глаз Маруфа, объявившего сперва, будто поблизости видит источник, потом караван нагруженных мулов и путников, потом чудовищную змею, и, прежде чем команда успевала оправиться от недоумения и разобраться в происходившем, все растворялось в клубах раскаленного воздуха, существенно подрывая доверие к единственному достоинству Маруфа, оправдывавшему его существование вместе со сверхъестественной нечувствительностью к боли. Поэтому, когда Маруф почуял неподалеку колодец, ему сперва никто не поверил Маруф и сам быстро в себе усомнился, так что они вполне могли проехать мимо, если бы он в надежде спасти репутацию в последний раз настойчиво не повторил, что вода рядом, на расстоянии лошадиного галопа.
— Колодец, — с максимально возможной убедительностью проговорил Маруф. — Точно вижу.
— Успокойся, — бросил Касым. Но сам пришел в такое отчаяние, что, вместо того чтобы, не оглядываясь, продолжить путь, как поступил бы в обычных обстоятельствах, действительно повернул и присмотрелся. Кажется, что-то заметил, как ни противно было ему в этом признаться, но и не мог с уверенностью утверждать. В любом случае, он вновь почувствовал гордость — нечастая радость, — развернув, к удивлению других, верблюдицу, чтобы взглянуть поближе.
Собственно, верхний край колодца находился на уровне земли и не был виден на расстоянии; они заметили только ореол вокруг выцветшего верблюжьего помета и блеск почти сломанного ворота.
— Может быть, вода высохла, — предположил Юсуф, когда все жадно столпились вокруг.
— Не высохла, раз так воняет, — радостно возразил Касым.
— Чую, — подтвердил Маруф. — Рыбьим жиром пахнет.
— Вот видите? — торжествующе спросил Касым.
— Может быть, ее пить нельзя, — заметил Юсуф.
— Я пил воду, которая простояла недели, кишела червями. Меня никакая вода не отпугивает.
— Правда, ты пил воду в Басре, — признал Юсуф. — Не знаю, все ли к этому готовы.
Колодец являл собой жалкое зрелище: ворот погнулся, растрескался, веревки ослабли, провисли. Они опустили в него кожаный бурдюк и, вытаскивая его затем, с надеждой прислушивались к падавшим глубоко внизу каплям. Но на полпути бурдюк зацепился за что-то.
— Не идет дальше, — буркнул Маруф, щурясь в колодец и дергая ворот. — Где-то застрял, как за зуб зацепился.
— Пускай кто-нибудь спустится и отцепит, — решил Касым, щурясь на Даниила. — Ты, — велел он. — Полезай.
Даниил рассмеялся сквозь зубы.
— Я полезу, — шагнул вперед Исхак.
— Нет, я, — Юсуф отодвинул аскета в сторону.
Касым неодобрительно насупился.
— Я хочу, чтобы он полез, — ткнул он пальцем в Даниила.
— У меня опыт есть, — напомнил Юсуф, умевший ловко лазать по стенам.
— Я сказал, он. И пускай поторопится.
Юсуф, никому не оставив времени для споров, уже схватился за одну веревку и начал спускаться в колодец.
— Эй! — крикнул Касым. — Эй!..
Но было слишком поздно: вор канул, словно труп в могилу. Он обнаружил, что стены колодца только сверху выложены досками и обвязаны прутьями; дальше шел красноватый песчаник, скользкий на ощупь, поэтому он вынужден был снижаться, наудачу отталкиваясь ногами, стараясь не запутаться в веревках. С глубиной влажность росла, сильней пахло серой, дышать можно было лишь ртом. Он разок поскользнулся и сразу представил, будто земля поглощает его, точно так же, как Таука в последнем сне. Юсуф завис на месте, тяжело дыша, переживая радостное мгновение подземного одиночества. Затем вновь пошел вниз, добрался до перекосившихся стертых планок, за которые зацепились веревки, прибил их кулаком на место, чтобы не загораживали просвет, умудрился высвободить веревки, обрушил пинками обломки дерева, спровоцировав очередную беду, когда они посыпались на бурдюк, а ему на голову чуть не рухнули остатки подъемного ворота. Наконец он крепче вцепился в веревки и поспешно полез наверх, задыхаясь, с тяжелой болезненной пульсацией в голове.