— Ты… — фыркнул он. — Начальник моей службы безопасности утверждает, будто ты должен выполнить особую миссию. Гебе об этом известно?
Таук поискал подобающий ответ.
— Более или менее, — вымолвил он.
— Более или менее? Считаешь себя особенным?
Таук не находил слов, что было для него непривычно.
— Ты вожак, да?
— Нет, халиф.
— А кто? — Гарун окинул остальных беглым взглядом, отыскивая подходящую мишень. — Он? — недоверчиво ткнул халиф пальцем в хихикавшего Даниила.
Касым в конце шеренги прокашлялся.
— Я, — заявил он, стараясь выдержать взгляд Гаруна.
Тот оглянулся, презрительно его осматривая.
— И кто ж ты такой?
— Капитан.
— Капитан? — Вопрос звучно раскатился по огромному залу, подчеркивая вложенный в него смысл Гарун раздул ноздри, снова разглядывая семерых заключенных, видя очевидное: потемневшая на солнце, выдубленная муссонами кожа, пошедшая пятнами от солонины, сморщившаяся во время бесчисленных вахт. — Руббан? Морской капитан?
— Угу, — кивнул Касым, уязвленный презрительным тоном.
— Значит, вы все моряки? — воскликнул халиф, будто считал их чистильщиками выгребных ям.
— И хорошие.
Гарун глубоко вздохнул, оглянулся, собираясь сорвать злость на ибн-Шааке.
— Мне нужны воины! — рявкнул он. — Опытные следопыты, разведчики. А ты мне суешь миску мидий.
— Все равно, именно эти мужчины признаны спасателями.
— Теперь ты говоришь без особой уверенности.
— Дело не в уверенности, о повелитель. Этот…
Его перебил серьезный монах, шагнув вперед с помощью палки, изо всех сил стараясь выражаться членораздельно.
— «Чтоб вытащить спасителя из неволи, как булыжник из мостовой»… — процитировал он начало третьей строфы, но так путал слова от волнения, что вполне мог бы объясняться по-китайски.
Гарун, не открывая рта, точно боясь заразиться, разглядывал брызгавшего слюной седовласого старца со смешанным чувством отвращения и благоговейного страха. Мужчина высокий, некогда явно грозный, теперь просто развалина…
— Это еще что такое? — выдавил он сквозь стиснутые зубы.
— Тот самый монах, — пояснил ибн-Шаак, шагнув вперед с отцовской заботливостью. — Теодред, монах, принесший пророчество. Его ты хотел видеть, о повелитель.
Трясясь от возбуждения, Теодред скупо приветствовал Столп Ислама.
— Я явился во имя Господа Иисуса Христа, святой Девы Агаты и могущественной сивиллы Кумской, — объявил он, выпаливая неразборчивые залпы. — Проделал путь от берегов Сицилии, из обители блаженного Георгия под эгидой Византийского патриархата и Святейшего престола. Пришел с древним пророчеством, чтобы помочь халифу Востока в трудную минуту.
Гарун сморщился, слушая нескладные речи, и переспросил:
— Что он говорит? Я, кажется, разобрал слово «пророчество».
Монах кивнул, взволнованно шевеля узловатыми пальцами: по крайней мере одно слово прозвучало разборчиво.
— Нубуат, — повторил он. — Пророчество!
Гарун громко фыркнул, вновь вспомнил, что не следует проявлять нерешительность, и прямо обратился к монаху с желчным выражением на лице:
— Пророчество при тебе, старик?
Монах кивнул.
— Где ты его прячешь?
Монах приложил руку к груди.
Гарун заставил себя взглянуть в остекленевшие глаза:
— Тогда дай мне.
Монах на мгновение отпрянул. Он и так уже с огромным риском выкрал фрагмент. А теперь его надо отдать…
— Дай мне увидеть своими глазами, — приказал Гарун.
Монах задохнулся. Шла борьба его воли и воли халифа, но он не мог противиться. Слишком далеко зашел. Слишком был близок к смерти. Поэтому сунул дрожавшую руку под рясу, словно в каменную трещину за волшебной лампой. Все посмотрели. Все услышали, как зашуршали одежды; точно сухие листья, зашелестел и старый пергамент, который монах вытащил на свет. Все видели, как пристально взглянул на страницу повелитель правоверных, точно с таким же вздохом, с каким смотрел когда-то на кольцо аль-Джабаль. Все заметили страдальческую гримасу старого монаха при мысли о возможной утрате, словно он выпустил на волю мистическую голубку.
Халиф невольно выдохнул, завладев листом, чувствуя в пальцах хрупкий волокнистый пергамент. Взглянул на вязь букв — латинский перевод, сделанный для римских императоров, не имеющий для него ровно никакого смысла, он и не мог не почуять некую загадочную связь с рухнувшими империями, давно истлевшими в прах костями. Он как будто смотрел сквозь какое-то потайное окно на события, которых не должен видеть человеческий глаз.