— Бесславный? — вопросительно проворчал он, пряча любопытство под маской скептицизма.
— Ну… с уверенностью не могу утверждать, — призналась она. — Возможно, убийство смущает его. Возможно, он просто принуждает себя. Может быть, непригоден для роли карающего меча. Может, стечение жизненных обстоятельств незаметно заставило его пойти в услужение… против воли.
Хамид молчал, прищурившись.
— Потому что он князь, как я уже сказала, Хамид. Только беглый князь, и совсем не по собственному желанию. Живет без семьи, практически не общаясь с другими людьми, осужденный на одиночество в величественном дворце из кораллов в подводной пещере в кристальном синем море. Птицы кружат над дворцовыми башнями, киты укрываются в их тени. Идиллическое место, Хамид, где царит абсолютный покой. И все-таки Халис никогда не знает там счастья. Не может побороть жажду приключений. Его не удовлетворяют налеты в рядах жалкого племени. Он жаждет проявить в деяниях свою уникальную личность.
— Все равно это сон, — нахмурился Хамид.
— Герой может быть кем угодно. Хотя у него тоже есть недостатки, как и у любого мужчины. В буйной юности связался с компанией деревенских грабителей, став — пускай ненадолго, на пробу, — разбойником. Поэтому и осужден на изгнание, Хамид. Поэтому ищет уединения. Уже почти двадцать лет ждет, когда я его позову, и кто знает, как облегчает он свои страдания? Однако страдание и терпение лишь усиливают благородство. Он жив, Хамид, и жаждет вновь выйти на свет. Хочет меня спасти. Можно простить мне желание спасти его?
Хамид покосился на нее, моргая.
— Сказку будешь рассказывать? — буркнул он.
— Только ради нашего взаимного развлечения. Ничем не хочу обидеть тебя. Если рассержу, прости. Но ради него, Хамид, ради самого Халиса, позволь ему жить в том мире, который даже в эту минуту живет в моей душе, ожидая его.
Хамид задумался. В нем боролись противоречивые настроения: с одной стороны, он, как ему казалось, понимал, к чему клонила мучительница; с другой — успокоенный травкой, он считал, что полностью обезопасил себя от любой атаки; и, наконец, просто онемел при мысли, что легендарная Шехерезада, прекраснейшая на белом свете, женщина, впервые за двадцать лет готова рассказывать сказку, специально для него придуманную. По любым разумным соображениям следовало отказаться от предложения, а по другим — надо послушать хотя бы начало, и тогда легче будет ею командовать, она увлечется, хоть ненадолго воздержится от дьявольски неприятных вопросов, у нее не останется времени на разработку предательских планов… если он ей не позволит влезть к себе в душу, сломить себя, как тростник, в отличие от придурка Фалама и слизняка Шахрияра. Тут не может быть никакого сравнения. Ничто не ослабит его решимости убить ее в случае необходимости, даже не моргнув глазом. Хамид был уверен, что ему хватит сил, чтоб противиться ее чарам и не испытывать ни малейших угрызений совести.
— Ну, рассказывай свою байку, отрывисто бросил он, вытаскивая из кожаного мешочка очередной комочек гашиша — да поскорее.
— Ох, — как бы удивленно вздохнула она, — Хамид, я сейчас не могу. Сон измучил меня. Мне надо отдохнуть, собрать вместе отрывки… Будет готово к завтрашней ночи.
— Здесь ночь длится днем, — раздраженно напомнил Хамид.
— Тогда завтра, Хамид, если ты меня оставишь в живых. Уверяю тебя, все, что ты до сих пор слышал, не идет ни в какое сравнение с тем, что услышишь. Тебе откроется история, которая гораздо чудеснее, занимательнее, забавнее, очаровательнее любой моей старой сказки. Сам увидишь, Хамид. И не пожалеешь. Я всей душой жажду ее тебе поведать. Если удастся, завтра я это сделаю. Всему свое время. Мне кажется, что ты прекрасный человек, Хамид. У меня вдруг возникло предчувствие, что все будет хорошо, — сказала Шехерезада и замкнулась в молчании.
Собственные лекари Шахрияра, посовещавшись с врачами халифа, порекомендовали ему покой, сон, логичные рассуждения: ничего уже не поделаешь — судьба царицы не в его руках. Впрочем, царь Шахрияр не полагался на столь ненадежные рекомендации, не найдя в них исцеления, неспособный заснуть, успокоиться: пока курьеры спешат к месту встречи, торопятся, ничто их не задерживает.
Он вызвал во дворец своего самого ловкого гонца Сулеймана, одинаково славившегося в Астрифане и услужливостью, и искусством наездника.
— К услугам государя, — поклонился гонец, приложившись губами к ковру под собственными ногами.
Царь Шахрияр приказал ему встать.
— Тебе наверняка известен Кедровый дворец в Плодородной долине, — начал он без предисловий.