— Правда?
— Казалось, ты счел его убедительным раньше аль-Рашида.
— Предпочитал тюрьме все что угодно.
— Там говорится о семи мужчинах, точно таких, как мы. Не будешь отрицать?
— Я верю в чудесные совпадения. Но позволь мне задать тот же вопрос. Почему ты в нем сомневаешься?
— Я не сомневаюсь, — мгновенно ответил Зилл.
— Полностью веришь?
— Да.
— И готов отдать жизнь за царицу?
— Готов.
— Тогда знаешь, что твои тревоги бессмысленны. В пророчестве предсказано ее спасение. Чего беспокоиться?
Зилл не нашел логичных возражений.
— Пожалуй, правда, — согласился он. — Но ценную поклажу лучше грузить не в одну лодку, а в несколько.
— Значит, признаешь, что не полностью веришь пророчеству?
— Дело не столько в вере, сколько в предосторожности.
— Любопытное разграничение. А с моей точки зрения, трудно представить семерых мужчин, настолько не похожих на героев.
Зилл с надеждой взглянул на него:
— Так ты не спрыгнешь с борта?
— Не могу гарантировать. Не люблю выполнять чужие распоряжения.
— В судьбу не веришь?
— Не считаю судьбу темной силой, лишающей человека надежд и стремлений, — ответил Юсуф. — Но сам Пророк сказал — нас судят по нашим намерениям. Могу лишь приравнять намерения к надеждам и стремлениям, и все это вместе с будущим. А то, что уже написано, — не будущее.
Зилл вспомнил горячие споры, время от времени вспыхивавшие на многолюдном рынке Сук-аль-Варракин, по любым вопросам, от слияния с божественным до прав личности и происхождения человека. Но он не ожидал таких речей от вора и не сдержал любопытства.
— Видно, ты думал об этом, — заметил он.
— У меня было время на размышления, — признал Юсуф. — Мы с Касымом ходили в Индию, в Китай, до Зеленого моря. Совершили семь путешествий.
— Как Синдбад.
— Верно. И каждое путешествие прерывала беда, и мы проклинали свои неудачи, казавшиеся необъяснимыми. А фактически судьба кормила нас молоком то из одной, то из другой груди… это чудо, что мы еще живы. Семь путешествий — три кораблекрушения, непредсказуемые шторма, охотники за головами, змеи, чума, лихорадка, что хочешь. Касым ходил в плавания еще чаще, в лодках, которые не пройдут по каналу, не говоря уж о море. Мы называли себя проклятыми, хотя с земли можно было назвать нас благословенными.
— Ты оптимист, — радостно заключил Зилл. — Прекрасное качество.
— Я не оптимист, — поправил Юсуф. — Касым оптимист, при всей своей сварливости. И остальные тоже. Готовы пуститься в любой водоворот, веря, что не утонут. — Он был готов продолжать объяснения, если бы в тот момент между ними настойчиво не втиснулся сам капитан.
— Слишком медленно движетесь, — бросил он. — Нас задерживаете.
— Мальчик про Шехерезаду рассказывает.
— Да ну? — ухмыльнулся Касым, глядя на Зилла, решив после их последнего спора не лишать его ни капли презрения, независимо от, того, близок он с Зубайей или нет, и действительно воображая их в разнообразных экспериментальных сексуальных позах, что только распаляло в нем гнев. — Что сказал бы твой дядя, если б знал, чем ты сейчас занимаешься? Что сказал бы, узнав, что ты с нами отправился? И не в Африку, а на спасение какой-то телки-сказительницы?
— Отчасти дядя знает, — признался Зилл. — Я записку перед отъездом оставил, предупредил, что с вами иду, только не сказал зачем. Наверняка он в любом случае найдет повод для неудовольствия.
— Новая манера отзываться о дяде. Тем более со стороны раба. Ты ведь его ненавидишь, правда? Унизительно срезать ему мозоли и поддерживать член в сортире?
— По правде сказать, я ничего такого не делал.
— И все равно его ненавидишь.
— Я его уважаю.
— Ненавидишь. Он хочет сделать из тебя мужчину, а тебе сильно хочется оставаться мальчишкой. Скажешь, нет?
— Мне неприятно его огорчать, — заявил Зилл.
— Однако ты его огорчаешь.
— Приходится.
— Потому что ненавидишь, — безжалостно твердил Касым. — Ненавидишь его и себя ненавидишь за то, что его ненавидишь.
— У мальчика своя дорога, — неожиданно вступился Юсуф, и Касым испепелил его взглядом.
«Непонятно, с чего это вор вдруг высказался, но тут чувствуется опасность серьезней Исхака — вечной занозы в боку. Мальчишка оказывает необъяснимое влияние. Юсуф ненавидит аскета, почему же к молокососу ненависти не испытывает? Какую видит разницу между ними? При всех своих невинных улыбочках и ангельской мордашке Зилл собой представляет размытую копию Исхака — назойливая любопытная мошка, столичная штучка. Но при непонятной терпимости, даже поддержке Юсуфа, задуманная враждебная кампания сильно осложняется», — размышлял Касым.