А с другой стороны, на что ему было раздражаться? Шекспир не придумал сюжет и лишь варьировал то, что уже с десяток лет игралось на лондонской сцене. Персонаж по имени Оулдкасл есть среди действующих лиц анонимной хроники о Генрихе V, которая значилась в репертуаре труппы королевы и, следовательно, могла быть хорошо известна Шекспиру еще в начале его театральной карьеры. Публикация ее текста в 1594 году не вызвала чьего-либо протеста. В таком случае или шекспировский талант, расцветивший эту роль, сделал ее оскорбительно заметной, или Кобем в своей новой должности стал внимательнее присматриваться к тому, что происходило на лондонской сцене, в особенности — при дворе.
Предполагают возможность сознательного и даже заказного выпада против Кобема, давно и непримиримо враждовавшего с кругом графа Эссекса, к которому принадлежал друг-покровитель Шекспира — граф Саутгемптон. В 1596 году Эссекс — фаворит королевы, находящийся на пике своего влияния, но даже при такой мощной поддержке маловероятно, чтобы актеры решились бросить вызов своему непосредственному куратору, каковым был лорд-камергер.
Наиболее приемлемой кажется следующая последовательность событий. В продолжение успешного «Ричарда II» в первой половине 1596 года Шекспир пишет первую часть «Генриха IV», готовя ее к сезону 1596/97 года, в том числе и для исполнения при дворе, куда по своей должности актеров пригласил Кобем, неприятно удивленный новой пьесой.
Должен ли был распорядитель празднеств Эдмунд Тилни (бывший знатоком английской генеалогической истории) предупредить опасность, когда он давал разрешение на постановку? Он то ли не заметил подвоха, то ли не счел нужным это сделать, позже приняв сторону актеров{29}.
Даже если выпад против Кобема оказался непреднамеренным, после того как он попал в цель, шутка была подхвачена в кругу Эссекса. Из переписки известно, что в последующие годы сын уже покойного лорда-камергера будет проходить под условным именем Фальстафа. Шутку было тем естественнее подхватить и продолжить, что наследник титула лорда Кобема — Генри Брук — был особенно нелюбим Эссексом, заслужил от него репутацию едва ли не идиота, лицемера («даже с королевой», — говорил Эссекс) и не имел при дворе ни веса, ни связей своего отца.
Если отца и оскорбили непредумышленно, то в отношении сына шутка приобретает целенаправленный характер. Он это понял по пьесе, завершающей сюжет о Фальстафе — «Виндзорские насмешницы» (1597), когда обнаружил, что еще один комический герой Шекспира, рогоносец Форд, прячется (выслеживая жену) под вымышленным именем Брук, совпадающим с его родовым именем. Форд придумывает себе имя по аналогии с собственным (ford — брод, brook — ручей. Однако скорее всего на этот раз случайность совпадения была предумышленной.
И едва ли случайно пьеса открывается диалогом на тему оскорблений, нанесенных Фальстафом урожденному дворянину, «который носит свой герб по крайней мере 300 лет». Так что хотя Шекспиру пришлось переименовать своего персонажа в Брума, насмешки от этого не прекратились — можно представить, как для осведомленной публики ее подогревал сам процесс переименований, принявший характер цепной реакции.
Хотя и непопулярный при дворе, молодой Кобем пользовался расположением королевы в память об отце и за неизменную (приторную) любезность. Впрочем, ему не достались все должности отца. В числе утраченного было и звание лорда-камергера, вернувшееся к новому лорду Хансдону, к большому облегчению для актеров, которые после 17 марта 1597 года вновь стали труппой лорда-камергера.
Чтобы закончить сюжет с Кобемом: после смерти Елизаветы Генри Брук оказался замешан в заговоре против Якова I, что привело его в Тауэр, где он оставался практически до конца своих дней. Позорное завершение его судьбы и комическая роль в шекспировском творчестве погубили репутацию всего рода Кобемов. Как бывает в такого рода случаях, не всё, что говорят — справедливо. Кобем-отец не был ни фанатичным пуританином, ни врагом театра, но человеком образованным на уровне елизаветинской аристократии. Гамлет знал, о чем предупреждал Полония в отношениях с актерами: «…лучше нам после смерти получить плохую эпитафию, чем дурной отзыв от них, пока мы живы» (пер. М. Лозинского).