В тот же день император прибыл в Варшаву. Он остановился в гостинице «Англетер» на улице Ив в номере на первом этаже и с низкими потолками. В регистрационной книге он значился как господин Рэневаль, секретарь обер-шталмейстера Коленкура. Ставни на окнах были приоткрыты. Служанка-полька пыталась поджечь позеленевшие дрова, которые никак не загорались. В номере было так холодно, что Наполеон не стал снимать широкий меховой плащ и, чтобы согреться, взад-вперед ходил по комнате.
— Коленкур!
— Сир, — произнес Себастьян, войдя в комнату.
— Я вызывал не вас! Где Коленкур?
— Господин герцог Винченцкий отбыл в наше посольство, чтобы привезти господина Прадта.
— Святошу Прадта! Я оборву уши этому бездарю. Посол? Как бы не так!
Себастьян пытался понять монарха, которого видел в узком кругу, и не мог определить, что скрывалось за его ужасным характером. Был он бесчувственным или непреклонным? Но если бы он был более мягок, не стало ли бы это обстоятельство поводом для злоупотреблений со стороны людей из его окружения?
На последней перед Варшавой почтовой станции, где они меняли лошадей, Себастьян был свидетелем сцены личного характера, когда трудно было усомниться в искренности его величества. Пока меняли лошадей, молоденькая служанка, — как и эта, в гостинице «Англетер», — разжигала огонь в доме станционного смотрителя, чтобы приготовить еду и кофе. Отдыхая на мягком диване, император обратил внимание на легко одетую девушку и приказал Коленкуру выдать ей денег на теплую одежду. Уже в дороге, когда станция осталась далеко позади, он разоткровенничался, и позже Себастьян по памяти восстановил тот разговор: «Что бы обо мне ни думали, Коленкур, у меня тоже есть и чувства, и сердце, только это государево сердце. Если слезы какой-нибудь герцогини оставляют меня каменным, то бедствия народов удручают. Когда установится мир, когда Англия подчинится, я займусь Францией. Четыре месяца в году я буду ездить по стране, побываю в домах простых людей и на фабриках, увижу своими глазами, в каком состоянии дороги, каналы, промышленность, сельское хозяйство, напрошусь в гости к моим подданным, чтобы выслушать их. Многое предстоит сделать, но люди, если я останусь у власти еще с десяток лет, будут жить в достатке. И тогда меня будут благословлять, точно так, как ненавидят сегодня…»
В комнату вошел аббат Прадт. Его высокий широкий лоб неприятно контрастировал с маленьким подбородком, а когда он заговорил жеманным голосом, то это лишь усилило неприятное впечатление от его внешности:
— Ах, сир, вы заставили меня поволноваться, но я счастлив видеть вас в добром здравии!
— Оставьте свои комплименты, Прадт. Те, кто рекомендовал мне вас, ослы.
Коленкур подтолкнул Себастьяна к выходу, давая понять, что следует оставить разгневанного императора наедине с растерянным послом, и вышел сам, притворив за собой дверь. Затем обер-шталмейстер продиктовал письмо для Бассано, полагая, что тот все еще в Вильно, однако Себастьян не упустил ни слова из потока брани, что доносилась из соседней комнаты. И чем больше оправдывался аббат, тем больше приходил в ярость император.
— Коленкур!
Обер-шталмейстер вышел, оставив Себастьяна одного, но тотчас же вернулся и бросил на стол секретаря записку, которую тот смог украдкой прочесть: «Избавьте меня от этого олуха!» За дверью продолжались препирательства:
— Без денег, — говорил аббат, — я не в силах набрать в Великом княжестве войско.
— Мы сражаемся за интересы поляков, а что делают они?
— У них нет ни экю, сир.
— Они предпочитают стать русскими?
— Или пруссаками, сир…
Чтобы избавить императора от посетителя, Коленкур напомнил, что ужин уже подан, и спустя пару минут аббат удалился. Во время ужина император не переставал обвинять посла в Варшаве в никчемности. Он поинтересовался, прибыли ли сани с Рустамом и задал Коленкуру несколько вопросов о дальнейшем маршруте. На карте, которую обер-шталмейстер прихватил в посольстве, он стал показывать этапы:
— Сейчас мы направляемся к Кутно.
— Скажите, не в там ли находится замок графини Валевской?
— Да, сир, это там.
— Не обязывает ли нас вежливость нанести ей визит?
— Не стоит об этом думать, сир. Мы должны как можно скорее попасть в Тюильри. Да и кто нам сказал, что графиня не в Париже?
— Забудем. Вы правы. Мне не терпится увидеть императрицу и римского короля.
Император легко смирился: у Коленкура были веские аргументы. Неважно, что ему хотелось встретиться с любовницей и поцеловать сына. Коленкур продолжил: