— А вот пойду счас, да и схапаю твой надел, — сказал ему бегизовский.
— Выкуси!
— А-а! Мне, значит, «выкуси», а всякой буржуйской сволоте — пожалуйста?! Вот такие, как ты, фронт и бросили! Земля, мол, есть, чего еще надо? А большевики, стало быть, дали нам землю, дак теперь за нее и подохнуть должны?!
Поднялся тут такой гвалт, что Бегизов только рукой махнул: «Ни черта от них не добьешься». Подождав успокоения, сказал:
— Конечно, мне следовало разоружить вас, и не боимся мы сопротивления, и не смущаемся оттого, что вы — братья, но коли вы так уперлись — храните верность присяге и ищите какую-то правду, а не ту, что я сказал, — это будет вам сильным наказанием. Пострашнее любой гауптвахты и даже войны. Вовремя не одумаетесь — одна голая гибель придет. Прощайте.
— Прощевай, — сказал Собенников. — Мы еще, конечно, подумаем.
Обнялись и трижды поцеловались.
Солдаты тоже прощались, делили имущество, продовольствие, двенадцать человек пошли с Бегизовым, а остальные, ввиду непонятности времени, решили подумать еще.
Так невесело закончился этот день. А наутро посреди Крестовоздвиженской возвышалась трибуна, кое-как сколоченная из жердей и досок. Над трибуною развевался красный флаг, привязанный к багру, позаимствованному на время в пожарной команде.
Люди собрались, начался митинг. Командир большевистского отряда объявил громогласно:
— Слово предоставляется Епифану Зайцеву.
Толпа зашепталась, соображая, и пришла к выводу, что Епифан Зайцев будет из деревни Тресково и, вероятно, тот самый мужик, который прорвался через засаду по Верховской дороге.
— Граждане! — сказал Епифан. — До каких же безобразиев вы докатились, ежели, окромя как мне, тресковскому мужику, за вас и побеспокоиться некому?! А мне, ежели по правде сказать, дело это совсем ненужное. Мне надобно в Тресково: землю делить, семена доставать и к весне готовиться, чтобы посеяли мы и чтобы жрать было. И, между прочим, граждане, в этом и вы не менее моего интерес имеете. Неужели же промежду вас, граждане, ни одного хорошего человечка не сыщется, чтоб порядок навесть?!
— Соль давай! — закричали в толпе.
— Где Шалаева? — спросил Бегизов у всех.
— Не пришла, — отвечали.
Бегизов обернулся к верховым, стоящим поодаль:
— Немедленно узнать у Шалаевой, где соль, и конфисковать всю до крупинки!
— Не скажет! — возразили ему горожане.
— Тогда расстрелять на месте, но соль все равно найти, — закончил приказ командир. Всадники ускакали.
И жители поняли, что соль явится, хотя такой оборот дел был им все еще непривычен.
— Граждане! — обратился Бегизов, почувствовав настроение. — Вы одного не понимаете: идет война! Я не германскую имею в виду. Идет война между теми, кто за новую жизнь, и теми, кто против…
— Нам все одно: старая или новая, лишь бы спокойно было, — сообщили ему.
— Да как же спокойно, если война по всей России! Как же спокойно?!
— А пошто воюют? Чего не поделили?
— Бедные воюют с богатыми! — драл глотку Бегизов. — За землю воюют, за свободу, за равенство!
— Ну, про свободу мы уже премного наслышаны. Что с нос толку?
— Эт точно! Студентишка эвона про свободу наговорил. Только свобода разная бывает. Вы-то за какую?
Тут к трибуне подошел дедок и поднял руку. Толпа притихла.
— Я так думаю, дорогие сограждане: забот и горестей у человека столько, сколько душа вмещает. И ежели кто не имел теплой одежи да купил, бедовал в развалюхе да новую избу состроил — другие заботы придут, и будет их столько же, сколько было. А если, наоборот, пятерых ребятишек похоронил, сколь последова не хорони — горестей уже не прибавится, некуда потому что. Так учила в давние времена игуменья Селивестра. И оттого, думаю я, у Авдюхи Текутьева хлопот нисколя не меньше, чем у кузнеца или цирюльника. Просто натура его такая, что требует миллиона, а, скажем, я и грошиком обойдусь. И не надобно мне этого равенства, чтобы Авдюхины деньги делить, — не надо. И воевать через это — глупость одна.
— Правильно! — поддержали его. — Кесарю кесарево! И пущай! И неча воевать через это!
— К старой жизни поворота не будет! — оборвал разговоры Бегизов. — И чем скорее вы это поймете, чем скорее встанете на сторону новой жизни, тем скорее кончится война и наступит мирная жизнь, та самая, которая нужна всем, а не только вам, будь вы неладны! Вот так, граждане! Продолжай, Зайцев!
— Граждане! — крикнул Зайцев. Но тут в толпе произошло странное движение, ропот. Епифан обернулся и увидел, что к Пятницкой улице, увязая в снегу, падая и поднимаясь, черной стаей бегут через поле монахини.