— Вас, рядовой Лаппо, я назначаю хормейстером — займетесь аранжировкой, понятно?
— Не-эт… — Лаппо помотал головой.
— Пересаденко — запевала, Круглов — свист, остальные — по голосам, понятно? Сегодня у нас что — четверг? Так вот: двое суток на репетицию, а в воскресенье утром вас будет прослушивать комиссия. Форма чтоб, сапоги… — Обернулся к Белочкину: — По банке гуталина на брата! — С тем и уехал.
Белочкин поморщился, укоризненно проворчал:
— Проверяют, проверяют тут, — и вдруг взвился: — А вы что стоите? Двое суток у вас, понятно? Орите, свистите, черт с вами, только от моего дома подальше! Дуйте куда-нибудь: за сарай, за столовку… Стрелять не умеете, придется теперь через худсамодеятельность выбиваться в люди — капеллу организовывать. Начнем, значит, с пения, а там, глядишь, и до балета дойдем. Лебеди…
Самодеятельность так самодеятельность — чем не занятие? Опять же, названия своих голосов впервые в жизни узнали. У меня, например, Лаппо выявил баритон и сказал, что такой голос в каждой опере нужен. Круглов ему: «Чего ж мелочиться?! Давай тогда «Даму виней» замастрячим». Лаппо подумал, подумал и возразил: «Сопран нету».
На другой день с утра обосновались мы в лопухах за казармой. Белочкин тоже пришел. «Негоже, — говорит, — в трудный час от своих солдат отрываться». Он любил нас, капитан Белочкин, мы это знали. Было ему с нами интересно и в общем-то, несмотря ни на что, спокойно, только вот несколько непривычно, пожалуй.
Его определили в альты.
Выучили мы за два дня эти песни, вычистили пуговицы, пряжки и сапоги — готовимся к приезду комиссии. Но в воскресенье выясняется, что вместо выступления будут стрельбы. Стрельбы так стрельбы — тоже дело: взяли автоматы, сели в грузовики и поехали. На полпути, перед самым поселком, догоняет нас майорский «уазик». Остановились. Поспрыгивали на шоссе. Майор отогнал машины вперед, мы выстроились в шеренгу по четыре и потопали, сверкая надраенными сапогами. Пешком так пешком — занятие для солдат, известно, нужное и полезное. Шагаем себе и шагаем, вдруг:
— За-певай!
Пересаденко, шедший со мною рядом, судорожно хватанул ртом воздуху, вытаращил глаза и:
— Нас по-бить, по-бить хо-те-ли…
Тут Круглов спохватился и как засвищет!
Белочкин шел впереди, майор слева, против середины колонны.
— Веселей! — успевал он выкрикивать в паузах. — Шире шаг!
— Ес-ли ра-нят те-бя боль-но…
Песня длинная — пока допели, в поселок вошли. Круглов говорит: «Интересно, он и через поселок нас с песняком погонит?»
— Братцы, — прошептал Пересаденко, — а у меня стихотворение получилось!
— Как это? — не понял Лаппо, шагавший впереди справа.
— Ну просто из души выскочило.
— Спрячь обратно, — порекомендовал Круглов. Но Пересаденко не услышал, он уже начал читать:
— Идет солдат в строю веселый, выше ногу подыма, руками машет до отказа и соседу он морга! А? Как?
— Сам сочинил? — не поверил Лаппо.
— Ей-богу!
— Отправь в «Крокодил», — посоветовал Круглов, — это ж — «нарочно не придумаешь».
— За-певай!
— Вдоль квар-та-ла, вдоль квар-та-ла взвод ша-гал…
У калиток кое-где появились люди.
— Позорище с нас хочет сделать, — сказал Круглов.
— Ллевой… ллевой… рраз, два, три-и! Рраз… рраз… рраз, два, три-и! — яростно командовал майор Торопов.
— За-певай!
— Вдоль квар-та-ла, вдоль квар-та-ла взвод ша-гал…
Мы прошли через весь поселок. Увидели старика, спешно пришпиливавшего медали, крестящуюся в поклонах старуху, женщин, смотревших на нас тревожно и зорко, смеющихся девушек, серьезно и понимающе глядящих мужчин, мальчишек, то там, то здесь пристраивающихся к колонне. Лица были повсюду: за стеклами встречных машин, у калиток, за оградами, окнами.
— …Ну, значит, так то-му и быть!
— Рраз… рраз… рраз, два, три-и! Рраз, два, три, запевай!
— Вдоль квар-та-ла, — то ли Пересаденко очень полюбил эту песню, то ли внутри у него что-то заело, но мы еще два раза подряд пели про Васю Крючкина.
Поселок остался далеко позади, однако, оборачиваясь, мы видели людей, все стоявших возле дороги. Наконец майор приказал остановиться. Подождал, пока мы отдышимся, потом без каких-либо эмоций в голосе полюбопытствовал:
— Так кто вы?
— Мазутная команда, — робко ответил кто-то из нас.
— Не-эт! — Торопов покачал головой и, выставив перед козырьком своей фуражки кулак с оттопыренным вверх указательным пальцем, призывавшим к особо пристальному вниманию, объяснил: — Вы — армия.