— Только-то и делов? — улыбнулся приезжий. — Бабеночки, поди, и пошаливают?
— Иногда, конечно, случается. — Сова помолчал и, словно проверяя приезжего, нерешительно добавил: — Бывает, что детишки в пруду оказываются…
— Ну?! — с неподдельным любопытством воскликнул тот.
— А то как же! — обрадовался Сова. — Каждый год притапливают. Иногда меня просят.
— А на кого детишки похожи? — приезжий подмигнул.
— А, почитай, на всех, — махнул рукой Сова.
— И на отца диакона?
Сова пожал плечами.
— А на тебя?
Сова разгоготался в смущении: «Ну чо уж?»
— Послушай, братец, ты мне нравишься! И знаешь что, — приезжий посмотрел серьезно, — пожалуй, главным в этом деле будешь ты.
— В каком? — насторожился Сова.
— Да в нашем, в скором.
Тот, изобразив понимание, согласно кивнул.
— Но чтоб о наших делах…
— Само собой. — И выпучил глаза.
— А для начала так: вот записка от диакона для игуменьи. Завтра утром монастырские револьверы надо вывезти на базар. Завтра воскресенье — базар должен быть. Пусть разбирают, кто хочет. Потом, когда дело кончится, все обратно вернем.
Сова отупело посмотрел на приезжего и вдруг заметил оценивающе:
— А ведь, пожалуй, резон.
— Я говорил, что мы поймем друг друга.
— Резон, — повторил Сова.
— Только чтоб зря не изводили патроны, к каждому нагану не больше десятка: в тряпочку и привязать.
— Понятно! — обрадовался Сова сообразительности приезжего.
— Ну вот и порешили.
— А ты, божий человек, не промах. Глядишь, и впрямь кашу сваришь, — льстиво, но уже по-свойски проговорил Сова, сощурив при этом глаз, сколько умел.
IV
И заскрипели ворота монастыря, и благословила игуменья сестру Серафиму, и долго смотрела вслед. И поползли сани через заснеженные поля в город. А на Крестовоздвиженской площади, у торговых рядов, Серафима вышла из саней, поклонилась народу и молвила:
— Матушка игуменья милосердно дарует вам для защиты от лесных ворогов, — и откинула с саней рогожу.
Народ сбежался, бабы заругались, мужики хватали заиндевевшие, колючие револьверы, прятали по карманам и, довольные дармовым приобретением, расходились, пока кто-то не передумал и обратно не попросил. Налетела откуда-то молодежь, гимназисты: доклевали остатки. И укатили опустевшие саночки.
Подивившись недолго внезапной щедрости матушки игуменьи, город вернулся к тихому своему существованию, не ведая, что между том история его, впервые после черемисов и татар, окрашивалась кровью.
Гармонь меняли на муку, горох на мыло, бродили пьяные, к девчонкам приставали парни — все как всегда. Вот разве соли не было. Ну да и без нее полегче, чем в остальной России, где мерли с голода и от болезней.
Не искушенный в большой игре, уравновешенный от лени и привычки к покою, город наивно шел к трагедии. Она игралась по канонам, как по нотам…
«Шведова убили!» — вот и кончилось равновесие. Убили Шведова на крыльце его дома.
— Порядка нет! — кричал Лузгунову бывший пристав.
— Соль давай! — кричали Лузгунову все. — При студенте соль была, а при тебе нету!
— Не иначе большевистских рук дело, — заметил кто-то.
Лузгунов растерянно смотрел на убитого, не понимая, что вдруг произошло.
— Молчишь?!
Вяло отвечая, что террор большевики не приемлют, что виновного он найдет, соль будет, Лузгунов отчаянно напрягал мысль, пытаясь отыскать пропущенный момент последних дней.
— Что ж я проглядел? — не обращая внимания на толпу, досадовал он. — Не оружие — раньше…
— Что он бормочет?! — орали из толпы.
— Да подождите! — отмахнулся Лузгунов.
…Когда Сова рассказывал об этом приезжему, тот слушал без всякого интереса, зевая и как будто даже задремывая. Сова обиделся:
— Вам вроде неинтересно?
Приезжий вскинул голову. Словно спросонья, удивленно посмотрел и сказал:
— Скучно, голубчик. Я это наперед знаю.
— Коли знаете, так сами и рассказывайте, — недовольно буркнул Сова.
— Ну и что? И расскажу. Потом Лузгунова начали бить и насмерть забили.
— А вот и нет! — обрадовался Сова.
— Разве? — не поверил приезжий.
— Его поначалу поволокли на площадь — суд совершать, а уж на площади кто-то стрелил, вроде из гимназистов. Тут все испугались и побежали.
— Какая разница? — пожал плечами приезжий.
— А все-таки!
…«Убили Лузгуна!» — толпа зашевелилась и врассыпную. Два вверенных Семену милиционера, сумевшие за день найти и конфисковать всего десяток наганов, выбежали из проулка на площадь и, не целясь, разрядили оружие. Вопль, крики, стоны… Потом в темной глубине Крестовоздвиженской полыхнули огни ответных выстрелов, и милиционеры полегли, где стояли. Все стихло. «Боже!» — раздался чей-то истошный крик.