— Погоди, — остановил фельдшер.
— Иван Фомич! — донеслось с улицы.
В заиндевевшее окно невозможно было разглядеть, кто стоит у крыльца.
— Кто там?
— Я!
— Кто — я?
— Открывай! — раздался другой голос.
— Бери, брат, ружье, — кивнул фельдшер охотнику.
Сам быстро отворил одежный шкафчик, взял ружье, патронташ: «Бежим наверх!»
На втором этаже, над крыльцом была неотапливаемая веранда с балконом. Здесь в летнее время отдыхали больные. Поднявшись, Иван Фомич приказал охотнику стать в сторону и наблюдать через выбитое оконце, а сам, распахнув застекленные дверцы, шагнул в снежный сугроб балкона.
— Что вам?
Внизу стояли трое: Микушин, монастырский мужик и еще кто-то незнакомый Вакорину, по-видимому, из лесных.
— Давай совдеповца! — скомандовал незнакомый. Микушин что-то шепнул ему, но тот отмахнулся.
— Не могу, — возразил фельдшер.
— Эт еще почему? — изумился все тот же.
— А потому, что у меня больница. Вылечу, выпущу, тогда воюйте, а больного или раненого не отдам. Я, брат, на двух войнах сильно этому обучался. Пока ты в лесу гулял…
Незнакомец опешил.
— Значит, живой, — сердито сказал Микушин. — Не могли сразу?..
— Да он и так помер бы! Кто ж его с площади выволок? — раздосадованно произнес Сова.
Незнакомый не слушал их, осмысливая ответ фельдшера:
— Значит, не выпустишь? — И снял винтовку с плеча.
Фельдшер поднял ружье.
— Вы б поспокойнее, граждане, — обратился охотник, просовывая стволы в черный ромб выбитого оконца.
— Кто еще?! А-а! И этот здесь, — сказал Сова. — Стало быть, его рук дело.
— А вам-то что до Совдепов? — удивился поручик.
— Не трогайте фельдшера!
— Да мы и не собирались.
— Что вы, Иван Фомич? Или мы сами себе враги? — Сова повернулся к лесному, пытавшемуся возразить, и зло оборвал: — Заткнись!
— Пошли! — сказал Микушин.
— Куда еще? — не понял лесной.
— Да пошли! — заорал Сова, взял того под руку и потащил, на ходу выговаривая.
— Простите, Иван Фомич, — извинился поручик. — Простите, Плугов, — сказал он вышедшему на балкон охотнику. — Эти лесные мужики совершенно неуправляемы. — Развел руками, вежливо козырнул и поспешил догонять.
— Что ж это? — пробормотал фельдшер, рассматривая ружье, словно диковинку. — Я был готов убить человека! Как на войне… Убить человека!.. Русского?! — изумился он неожиданному открытию.
Спустились в кабинет.
— Что ж это? — продолжал недоумевать фельдшер. — Как можно? Да неужели я выстрелил бы в Микушина или в тех? А? — обратился он к Плугову. — Вы могли бы убить русского человека?
— Отчего ж нет? — устало ответил Плугов. — Если этот человек — сволочь, то… — И тут глаза его настороженно сузились. Фельдшер заметил и сразу перевел разговор.
— Ну ладно. День сегодня тяжелый. Надо бы перекусить.
У него было несколько вареных картофелин и горшочек соленых грибов, а охотник достал из ягдташа тетерева, которого фельдшер вмиг обработал и затолкал в печь.
Плугов тем временем прибрал кабинет: сгреб в ведерко окровавленные бинты, вытер пол мокрой тряпкой.
— Вы вообще-то как перебиваетесь? — ощупью спросил фельдшер, не зная, обидится ли охотник.
— А что? — тот не понял.
— Ну, с харчишками-то?
— А-а! — Плугов отмахнулся, словно это и не заслуживало разговора. — Слава богу, настрелять дичи да рыбы наловить всегда можно. Сегодня, правда, не повезло: какое-то движение всюду — конные, пешие, куда ни сунешься — крики, галдеж… А так ведь у меня по лесам и капканы, и петли, да и ружьишко способствует.
— А вы, видать, серьезный добытчик, — мгновенно оценил фельдшер.
Плугов долго молчал, и Иван Фомич решил уже, что разговор окончился, вот так ни на том, ни на сем, но:
— Вы, Иван Фомич, стреляете лучше меня. Может, правда, у вас ружьецо получше… Только, думаю, дело не в этом: стреляете вы определенно лучше, чем я, — опустив голову, отвечал Плугов.
— Когда же вы видывали мою стрельбу? — удивился Вакорин.
— Видывал, — горестно ухмыльнулся Плугов и поднял голову, мол, смотри на меня, хочешь — смейся, хочешь — жалей, а живу я вот так: от людей прячусь, а сам с них глаз не спускаю. — Видывал, и неоднократно.
— А коли так, — не принимая вызова, легко продолжал Вакорин, — не изволите ли составить охотницкую компанию?
— Эк вы великодушны…
— А я лекарь, — просто сказал Иван Фомич.
Плугов улыбнулся, ощутив радость оттого, что его приняли: впервые за долгие годы другой человек спокойно принял его такого, как ему казалось, корявого и неудобного для людей. Плугову даже дышать захотелось вольней, и он расстегнул ворот рубашки.