Так что, поломав шапки перед Анной Сергеевной, Микушин с диаконом ни с чем и ушли.
— Говорил я ему! — недовольно поминал Микушин приезжего. — А он: «Все будет». Пусть теперь сам и достает.
— Пусть, пусть, — соглашался диакон.
На следующий день до Солирецка докатился слух, что в одном месте крестьяне, недовольные свержением Лузгунова, напали на засаду и вырезали разбойников. Рассказали об этом раненые, сумевшие удрать от расправы. Они же сообщили, что, сняв засаду, мужики пропустили по дороге розвальни.
— Кто еще? — недоумевал Сова. — Лузгунов и телеграфист убиты, кузнец и в кузнице и в тюрьме под охраной — кто еще?
Сообщение о том, что кто-то сумел вырваться из осажденного города, страннейшим образом подействовало на приезжего: сидя в своем кресле, он вдруг задрожал, закашлялся и, опустив голову, прикрыл руками слезящиеся от смеха глаза. Потом жалостливо взглянул на поручика и весело произнес:
— Плохи ваши дела, милостивый государь!
— Вы только пугаете да пророчествуете! — вспылил поручик. — А сами положительно ничего не предпринимаете для общего дела! Где соль, которую вы нам обещали?
— У Шалаевой — так, кажется, ее зовут?
— А на какие деньги мы купим соль? Да и вообще, — махнул рукой, — какие сейчас деньги?
— Ну, золото и драгоценности пока из цены не вышли, — возразил на это приезжий.
— Где я возьму золото? — взвизгнул поручик. — Монастырь дает одно продовольствие…
— Да хотя бы вот здесь, — спокойно ответил приезжий, указывая на угол с иконами.
Диакон покраснел:
— Оклады эти недороги, да и камушки все фальшивые…
— Значит, надобно достать, — удивляясь несообразительности, приезжий поморщился.
— Где?! Где?! — отчаянно воскликнул поручик. — Кто даст мне золото? Не пойду же я грабить?!
Приезжий недовольно покачал головой:
— Диакон, велите поручику уйти. У него еще столько дел, а мы отвлекаем…
Диакон хмуро кивнул, Сова взял Микушина за локоть. Просидев несколько минут в задумчивости, приезжий сказал:
— А что, друг мой, вы рассказывали о человеке, который уволок большевика с площади? Он, кажется, ювелир! Или даже что-то вроде хранителя артельных запасов?
— Да Плугов-то здесь при чем? — настороженно спросил диакон, боясь, что затевается новое бедствие. — Конечно, характеру человек невеселого, про него всяческое болтают, но…
— Не волнуйтесь, диакон, никто не собирается убивать вашего ювелира, я просто хотел поинтересоваться его запасами.
— Он хотя человек и не политический, боюсь, ничего не захочет дать…
Отцу диакону было неведомо, что ночью, когда Сова, занимаясь приготовлением обеда, сообщил приезжему о первом, неудачном, походе в больницу, вышел разговор и о Плугове:
— Он что — сочувствует большевикам?
— Не, ему все без разницы. — Сова запалил лучину и сунул в печь. — Его даже хотели в Совет к студенту подбавить. Нет, говорит, не хочу политикой заниматься. Политика, — Сова поднял глаза в потолок, припоминая, — политика, говорит, это борьба за выгоду — во как! И мне, говорит, это совсем ни к чему.
— А-а, — понимающе протянул приезжий.
— Вообще-то он лювелир. Не то чтоб лювелир, как наши, — ни золотом, ни серебром он не балуется и скань не умеет делать. Чернить тож…
— Тогда какой же он ювелир?
— Камушки разные обрабатывает — для колец там, для брошек.
— Где ж он берет камушки?
— А сам находит. Все лето прошатается незнамо где, притащит камушков, а потом точит… Блестят! Жуть просто!
— Да где ж он находит камушки? У вас ведь тут ни одной горы нет!
— Далеко! Весной уходит, а вертается, когда уж снег выпадает — не иначе на Урал шастает.
— Что же он — рудознатец?
— Не знаю. Только хаживает он далеко. И вообще — человек смурый. У нас его побаиваются, говорят, ежели кто кладами промышляет — непременный убийца. — Сова вздохнул и пожал плечами. — Говорят, без убийствов в этом деле нельзя.
— Ай-яй-яй! — приезжий, глядя на Сову, рассмеялся.
Тот сначала не понял, а потом:
— Ладно вам! Чай, сами затеяли!