– Твоя бабушка Элис, милая. Она давно умерла. Задолго до вашего с Джонатаном появления на свет. Ты на нее очень похожа.
В его голосе было столько печали, что Майя растерялась, не сумев подобрать слов, и, смутившись, снова принялась за печенье. Но она обрадовалась, что у нее бабушкины глаза, пусть даже бабушки нет в живых.
В церкви Святого Эгидия вновь зазвонили колокола, Майя со вздохом перевернулась на другой бок и выпростала ноги из-под одеяла – ей опять стало жарко. Прошлой зимой дедушка тоже отправился на небеса. Как и мама Джонатана, которую тот уже почти не помнил.
Матери не нравилось, если она слышала «умер» вместо «на небесах», и всегда недовольно ворчала на дурную привычку врачей выражаться прямо и грубо. Майя пыталась следить за собой, хотя не понимала зачем. Как не понимала многих других требований матери, и почему ей читали нотации гораздо чаще, чем Ангелине. Иногда, просыпаясь по ночам – ей часто снились какие-то беспокойные сны, – она думала об этом, о смерти и небесах. И об отношениях в семье, настолько запутанных, что порой ее голова шла кругом, и о Джонатане, который казался ей в свои пятнадцать лет таким взрослым. Они с ним редко виделись с тех пор, как он пошел учиться в школу в Винчестере. Он был ей лишь сводным братом. Но будь он ей «полностью» родным, любила бы она его еще сильнее? Вот Ангелина, «полностью» ее сестра, нравилась Майе куда меньше, чем Джонатан, и она ничего не могла с собой поделать. Стремительный поток мыслей, набегавших одна на другую, рождал новые и новые вопросы. Неудивительно, что по утрам Майя была такой вялой и никак не желала вставать, а Ангелина всегда вскакивала посвежевшей и бодрой.
Майя окончательно проснулась. Иногда, если одолевали сомнения и вопросы, помогала беседа с отцом. Он частенько засиживался за работой в своем кабинете на среднем этаже или в библиотеке на первом, когда все уже спали. Несмотря на это, к тому моменту, когда няне удавалось вытащить Майю из перин, его обычно не было дома.
В молодости он много путешествовал по Италии и Греции. По всему дому стояли и лежали разбитые тарелки и вазы, зеленоватые монеты и обветшалые резные поделки из дерева. Все это обладало немалой ценностью и потому хранилось за стеклом, подальше от любопытных глаз и проворных пальчиков Майи. Джеральд Гринвуд очень много знал об ушедших временах, он обучал студентов в Баллиол-колледже древней истории, да и сам с неизменным удовольствием продолжал научные изыскания. Но у него в любое время находилась минутка для Майи. Джеральд небрежно отодвигал в сторону бумаги и книги, сажал ее на колени и внимательно слушал, задумчиво посасывая трубку, прежде чем дать взвешенный и понятный ответ.
Майя осторожно подняла голову. Из коридора в комнату едва пробивался бледно-золотистый свет. Немного поколебавшись, она встала босыми ногами на пол и тихонько прошмыгнула к двери, стараясь не разбудить сестру.
Она прокралась по полутемному коридору, осторожно обходя по ковру каждую скрипучую половицу деревянного пола. Мать Майи вечно сетовала на «жуткий старый сундук», как часто называла старинный особняк Блэкхолл. Но Майя любила этот дом как раз потому, что он был похож на сундук с восхитительно жуткими и мрачными темными углами. В доме было достаточно места, но госпожа Марта считала расточительством отводить каждой из девочек по собственной комнате. Свободные комнаты дожидались гостей, профессоров из Кембриджа, Лондона или из-за границы – они периодически приезжали сюда и проводили вечера в разговорах, в которых участвовал не только отец, но и кое-кто из студентов. Нередко приезды и отъезды бурной чередой сменяли друг друга, и Марта все время жаловалась на ложащиеся на ее плечи хлопоты. Но Майя замечала, как блестят у нее глаза, когда она торопливо снует туда-сюда, готовя закуски и наводя уют в комнатах, ставит в вазы свежие цветы и встречает нарядно одетых гостей.
Майя спускалась вниз, и с каждой ступенькой становилось все светлее. Свет шел из кабинета отца. Через широко распахнутую дверь можно было увидеть кусок темно-красного ковра со светлым узором из вьющихся цветов и боковую часть большого письменного стола. Отец не один: помимо родного бормотания, слышался другой голос, а со знакомым сладковатым дымом трубки смешивался еще один аромат, более терпкий. У Майи заколотилось сердце. Ричард! Здесь Ричард!
Студент второго курса Тринити-колледжа Ричард Фрэнсис Бертон был в Блэкхолле желанным гостем с тех пор, как Гринвуды повстречали его у одного знакомого врача, у которого Ричард снимал комнату, когда учился на первом курсе. Миссис Гринвуд залилась краской, как школьница, когда Ричард отблагодарил ее за приглашение на обед изысканным комплиментом. Джеральда с Ричардом нередко можно было видеть в саду: они прогуливались кругами, увлеченные беседой об иностранных языках и культурах, или предавались воспоминаниям о пейзажах и населении Франции и Италии, где Ричард вырос. А порой потягивали бренди в кабинете Джеральда, засидевшись допоздна, как теперь. И если Джеральд всегда курил трубку, то Ричард никогда не изменял сигариллам. Но ни у кого в доме господин Бертон не вызывал таких эмоций, как у Майи.