***
XCVII
Они навьючили верблюдов перед самым закатом, под безветренным небом. Они снова вышли к великим песчаным дюнам Такла-Макана и начали передвигаться по ночам, чтобы избежать ужасной дневной жары. Когда взошла луна, она сделала пустыню прекрасной, ибо пески, казалось, рябили, как тонкий шелк, расстеленный на плоском столе.
Их караван тронулся в путь, тени верблюдов были чудовищны на волнистых песках. Даже чахлые клочки тамариска принимали ужасные очертания, похожие на тех дьяволов, о которых говорил Уильям, когда они отправлялись в путь.
Приглушенная тишина ночной пустыни нагоняла тоску, и единственными звуками были скрип веревок да мягкое шлепанье верблюжьих копыт по песку. Здесь не было никаких ориентиров, и когда луна скрылась за горизонтом, они пошли на одну-единственную яркую звезду на западе. К тому времени, как на пустом горизонте показалось лиловое пятно рассвета, верблюды кашляли от усталости, и их приходилось тащить за веревки.
Они брели, даже когда солнце поднялось в небо, и останавливались, лишь когда становилось слишком жарко, чтобы продолжать путь. Тогда они падали в тени своих верблюдов и пытались проспать дневной зной, беспокойно ворочаясь на раскаленном ветру. Они просыпались перед самым вечером, с пересохшими глотками и телами, покрытыми нанесенным ветром песком. Времени хватало лишь на горький чай и прогорклое мясо, а затем они снова навьючивали верблюдов и возобновляли свой бесконечный путь.
Первые часы после рассвета были худшим временем. Измученные усталостью, с иссушенными разумом и духом от тягот пути, они часто были вынуждены спешиваться и тащить своих протестующих верблюдов последние мили.
Однажды утром, перед самым рассветом, когда пустыня была еще черной и пронзительно холодной, Жоссеран шел рядом со своим верблюдом, опустив голову навстречу назойливому ветру. Он думал, как и всегда, о Хутулун. Бывали моменты, когда он убеждал себя, что она может появиться из-за горизонта на своей белой татарской кобыле, с пурпурным шелковым шарфом, развевающимся на ветру позади нее.
И он, вздрогнув, поднял голову, ибо в тот самый миг услышал звук всадников, скачущих к ним из-за следующей гряды дюн.
— Что это? — крикнул Уильям из-за его спины.
Они все остановились. Жоссеран вспомнил, как в последний раз слышал этот же грохот у озера-полумесяца.
— Это духи песков, — сказал он Уильяму. — Они хотят заманить нас в пустыню.
— Какие духи песков?
— Мертвецы пустыни.
Уильям перекрестился.
Жоссеран снова прислушался. Грохот исчез, пески снова погрузились в тишину.
Караван продолжил путь. Но время от времени Уильям останавливался, чтобы прислушаться к крикам одиноких духов, и ему казалось, что они зовут его по имени.
Тянулись бесконечные солончаки, знойная дымка рябила над выжженными пустошами, а путь вперед отмечали лишь древние, рассыпающиеся маяки. За ними лежало еще одно огромное пространство дюн.
С седла своего верблюда Уильям не мог разглядеть сквозь желтую мглу даже голову вереницы. Убаюканный усталостью и завыванием ветра, он спрятал лицо в капюшон своей рясы и предался голосам самобичевания, терзавшим его изнутри, и сотрясающей качке верблюда.
Где-то утром ветер стих, и он решился откинуть капюшон, надеясь увидеть хоть какое-то изменение в однообразии их горизонта.
Именно тогда он и обнаружил, что остался один.
Невозможно было узнать, когда оборвалась веревка, — минуты или часы назад. Он с ужасом и недоверием уставился на истрепанный конец веревки, свисавший с недоуздка верблюда. Он искал следы в песке вокруг, но даже те, что оставил его собственный верблюд, быстро заметал летучий ветер. Дюны простирались во все стороны, как ход волн по океану.
Он услышал бормотание, кто-то говорил слишком быстро и слишком громко, неразборчивые слова. Он отчаянно огляделся, думая, что за ним должен быть кто-то, а потом понял, что звуки исходят из его собственного горла.
***
XCVIII
Ферганская долина
Резкий северный ветер гнал по небу облака, похожие на конские хвосты, пока до них не дошла серая грозовая туча, и порыв ледяного дождя не ударил ей в лицо. Пришло время гнать стада обратно в долины.
Овцы рассыпались по высокогорному пастбищу. Их были тысячи, они ковыляли, как гуси, их зады и хвосты разжирели от обильной летней травы.
Сзади подъехал Тэкудэй. Они мало разговаривали с ее возвращения из Каракорума. Он считал, что сопровождать варварских послов должен был он, и теперь радовался ее неудаче.