К вечеру Уильям перестал кричать на призраков своего бреда и вместо этого погрузился в глубокий сон. Жоссеран принес ему еще воды, и когда он наклонился над ним, глаза Уильяма моргнули и открылись.
— Мне снился сон, — пробормотал он. Его язык так распух, что было трудно разобрать слова. — Я заблудился.
— Это был не сон, — сказал Жоссеран.
— Не сон? Тогда… ты спас… сокровище? — Водянистая кровь сочилась из его покрытых волдырями губ.
— Какое сокровище?
— На него… мы построим церковь… в Шанду. Церковь, прекрасную… как Святой… Гроб Господень… в Иерусалиме.
— Уильям, там не было никакого сокровища.
— Рубины! Разве ты… их не нашел?
— Рубины?
— Там были… — Он поднес руку к глазам, словно все еще ожидал найти драгоценные камни в своей ладони. — Я держал их… в руке.
— Тебе это приснилось. Твой плащ был отягощен камнями. — Жоссеран поднял плащ Уильяма, показал ему прореху в ткани. Он сунул руку внутрь, выгреб горсть пыли и раскрошившегося кирпича из разрушенной башни. — Просто камни, — повторил он.
Уильям уставился на него.
— Ты… ты их украл?
— Уильям, в твоей рясе было спрятано столько камней, что я едва смог поднять тебя на своего верблюда.
Голова Уильяма откинулась на песок, и он закрыл глаза. Если бы в нем была влага, он бы заплакал. Вместо этого он скривился в агонии отчаяния, и кровь с его губ потекла ему в рот вместо слез.
***
CIII
Если горы Кайду были Крышей Мира, то Хараходжа была его темницей, великой впадиной, лежащей далеко ниже уровня моря. Оазис был всего лишь серым скоплением лачуг и пыльных полей. Каким-то образом уйгуры, жившие там, умудрялись выращивать виноградники, инжирные и персиковые сады в этой серой печи пустыни, используя ледниковую воду из кяризов.
Как и другие оазисы Такла-Макана, это была деревня пыльных узких переулков и глинобитных дворов. Но здесь многие жилища были построены под землей, как убежище от кипящего летнего зноя и непрестанных, колючих ветров. Они были покрыты деревянными шестами и соломенными циновками и были невидимы, за исключением их дымоходов, торчащих из твердого серого песка.
Виноградные лозы теперь были голыми, лишь сломанные коричневые пальцы торчали из земли, а красные глиняные дороги потрескались, как брусчатка. Одинокий осел уныло стоял под мертвым деревом, отмахиваясь хвостом от полчищ мух.
Удрученные, они направились к хану.
— Худшее место на земле, — прорычал Сартак. — Говорят, здесь можно сварить яйцо, закопав его в песок. Если убить курицу, ее даже не нужно готовить. Мясо уже белое и нежное.
Его странный, лающий смех был лишен юмора. Они пережили пустыню, но теперь были близко к пограничным землям, и Кайду со своими отступниками был где-то там, в ожидании. Сартак знал множество способов устроить засаду. Теперь ситуация обернулась против него.
Жоссеран стоял на крыше хана, вглядываясь в темноту. Он мог различить силуэт Небесных гор на фоне ночного неба. За ними, где-то, была Крыша Мира.
— Не думал найти тебя здесь, — сказал Уильям. — Я думал, ты будешь развлекаться с женами язычников. Похоже, наш татарский эскорт почти в полном составе воспользовался тем блудом, что в этих землях сходит за гостеприимство.
Жоссерану предлагали подобные утехи, но сегодня он не испытывал к ним никакого интереса. Но он не позволит Уильяму одержать даже эту маленькую победу, и поэтому сказал:
— Боюсь, остались только уродливые женщины. Сартак предложил мне воспользоваться верблюдами, если я найду ту, что не слишком противна моему глазу.
— Зная тебя, ты найдешь.
— Вижу, ты оправился от своего испытания.
— Зачем ты вернулся за мной?
— Я дал слово, что буду защищать тебя в этом путешествии.
— Многие дают слово, немногие его держат. Ты человек многих противоречий, тамплиер. Бывали времена, когда я думал, что твоя единственная цель — это мешать всем моим усилиям принести Христа в эти безбожные земли. А теперь я обязан тебе жизнью.
— На то была воля Божья, что мы тебя нашли.
— Не думай, что теперь я у тебя в долгу.
— О, я бы никогда так не подумал. Я уверен, что в ближайшие недели я много раз буду укорять себя за то, что не дал тебе умереть в пустыне.
— Возможно, тебе следовало так и сделать.
Жоссеран был поражен этим признанием. Он гадал, что его вызвало. Но Уильям не собирался говорить больше. Он отвернулся и оставил Жоссерана там, на крепостной стене, под холодным покровом бесстрастных звезд.