— Хутулун, — сказал он. Мир начал вращаться быстрее. Он приложил руку к плечу. Она оказалась пропитанной кровью. Колени его подогнулись.
И это было последнее, что он помнил.
Они уложили его на спину на пол юрты и стащили с него халат. Кожа его была белой как мел, шелковая рубаха пропиталась кровью из раны в плече. Над глазом была еще одна рана, там, где он ударился головой, упав с коня.
Хутулун смотрела на него. Она думала, что больше никогда его не увидит. Как это могло случиться? Это ли пытались показать ей духи? Она оттолкнула остальных. Затем достала свой нож и срезала рубаху вокруг раны. У нее перехватило дыхание. Незваные воспоминания нахлынули на нее: как она водила его в пещеры Будды в Пылающих горах; та ночь у озера-полумесяца, когда они слушали Поющие пески, и он сказал, что считает ее прекрасной; ощущение его твердого тела, прижатого к ее во время карабурана, как ей было страшно и как его присутствие ее успокаивало.
Она гневно отмахнулась от этих мыслей. Теперь он был ее пленником. Прошлое ничего не значило, ровным счетом ничего.
Его глаза моргнули и открылись.
— Ты, — пробормотал он.
— Я должна вытащить наконечник стрелы, — сказала она.
Он кивнул.
С ней было четверо воинов из ее арбана. Она поручила каждому по одной конечности варвара, и они держали его, навалившись всем весом, пока она работала.
Из-за зазубрин на металлическом наконечнике стрела при извлечении оставляла рану больше, чем при входе. Но его нижняя рубаха плотно обмоталась вокруг наконечника, и Хутулун смогла, используя шелк, повернуть зазубрину, не разрывая сильно плоть. Но мышцы плеча Жоссерана свело судорогой, и ей пришлось приложить немало усилий. Жоссеран стонал и дергался, пока она работала. Наконец, с влажным, сосущим звуком, наконечник вышел, и Жоссеран громко ахнул и снова потерял сознание.
Она промокнула кровь тряпкой. Едва она закончила, как услышала, что полог у входа за ее спиной откинут. В проеме стоял ее отец, уперев руки в бока.
— Он будет жить?
Она кивнула.
— Стрела застряла в мышце и не повредила жизненно важных органов. — Она подняла золотую табличку, которую сняла с его шеи. — Он носит пайцзу Хубилая.
— Пайцза Хубилая здесь ничего не значит, — прорычал Кайду. Он уставился на тело гигантского варвара у своих ног. Он пнул его, скорее от досады, чем со злости. — Было бы лучше, если бы стрела пронзила его сердце.
— Духи Голубого Неба защищали его.
— Тогда я не понимаю путей духов. — Их глаза встретились. Она поняла, что он знает о ее мыслях и чувствах больше, чем она предполагала. — Это не то, чего бы я желал.
— Несчастное стечение обстоятельств.
— Верно, — согласился он. — Но теперь ничего не поделаешь. Когда он оправится, приведи его в мою юрту. Я допрошу его там.
Кайду расхаживал по коврам, сжав руки в кулаки. Перед ним были трое его пленников: двое из эскорта Сартака, оба из кэшика Хубилая, и варварский посол. Варварский шаман сбежал, конница Хубилая появилась как раз в тот момент, когда люди Хутулун собирались его снова схватить.
Но они забрали седельную суму варвара и нашли договор, который Хубилай предложил христианам в Акре. Они также нашли дары хана.
— Что это у тебя здесь? — прорычал Кайду. Он разорвал узел и бросил свитки с изящной живописью на пол. — Это то, что Хубилай считает ценным? — Он встал на свитки своими сапогами, чтобы показать варвару, что он о них думает.
Жоссеран пошатнулся. Он потерял много крови.
— В нашей земле их бы сочли… — Жоссеран искал татарское слово для «искусства», но не помнил его, не знал, слышал ли он вообще такое слово. — Люди бы восхищались их красотой.
— Красотой! — сплюнул Кайду. Наступила напряженная тишина. Жоссеран ощущал давление татарских тел и блеск наконечников копий в мутной темноте. Запах пота, кожи и дыма был удушающим.
— Истинный воин живет в юрте, — бушевал Кайду. — Он каждый день скачет на своем коне, он сражается, он пьет кумыс, он охотится, он убивает. Китайцы истощили силу Хубилая, и он забыл, как жить по-людски. Смотри! — Он поднял один из свитков и сжал его в кулаке. — Какая от этого польза мужчине?
Жоссеран снова пошатнулся. Было трудно сосредоточиться на происходящем. Теперь он был лишь пешкой в этой гражданской войне. Кайду считал его творением Хубилая, и золотая пайцза, которая должна была обеспечить ему безопасный проход, могла вместо этого решить его судьбу.
— Хубилай доказал, что он не Хан ханов. Он больше китаец, чем сами китайцы.
— Неужели это так уж плохо — немного поучиться у других, — сказал Жоссеран, обнаружив, что даже сейчас готов защищать своего покровителя.