И он ворвался обратно в свою юрту.
***
CXV
— У тебя был шанс сбежать. Почему ты им не воспользовался?
Он не ответил ей.
Они были одни в юрте, ветер бился о войлочные стены. Его голова была опущена под тяжестью канга. Они предали его. Они оба его предали.
«Он безропотно переносит свою боль, — подумала Хутулун, — как и подобает мужчине». Ее кнут рассек плоть на тыльной стороне его левой руки и на виске. Он повредил левую ногу, когда ударился о воду, и колено его распухло до размеров дыни. Плечо его тоже снова открылось, и вокруг раны запекся свежий сгусток крови.
Но его испытания принесли ему лишь встречу с палачом Кайду.
Духи Голубого Неба и вправду посмеялись над ней. Наконец она нашла мужчину, который доказал ей свою доблесть, который превзошел ее верхом, и теперь ему предстояло умереть. Она опустилась на колени перед ним, держа в руках небольшую деревянную чашу с водой. Она обмакнула в нее тряпицу и начала промывать его раны.
— Почему ты не воспользовался шансом сбежать? — повторила она.
— Сначала позволь мне спросить тебя, — сказал он. — Ты знала, что собирается сделать твой отец?
— Я дочь хана. Я не могу выйти замуж за варвара.
— И поэтому ты подумала, что я побегу спасать свою жизнь, вместо того чтобы остаться и сражаться за тебя.
— Любой разумный человек воспользовался бы своим шансом, когда ему его дали.
— Разумный человек не сидел бы на этой Богом забытой равнине за тысячи лиг от места, где он родился. Разумный человек не продал бы свои земли, чтобы служить пять лет монахом и солдатом. Разумный человек не отправился бы в дурацкое путешествие через полмира. — Он медленно моргнул, словно очнувшись от сна. — Но ты не ответила на мой вопрос. Я спросил, знала ли ты, что задумал твой отец.
— Конечно, я знала.
Она сбросила шарф с лица. Она наклонила голову, припала ртом к ране на его плече и начала высасывать запекшуюся кровь.
— Что ты делаешь? — прошептал он. Он почувствовал, как ее зубы потянули за плоть мышцы, маленькие, дрожащие рывки, как ребенок у груди. Ее рот был влажным и горячим.
— Это чтобы очистить рану.
— Пожалуйста, не надо, — сказал он охрипшим голосом.
Она снова отстранилась и посмотрела на него, недоумевая. В ее глазах был блеск, которого раньше не было.
— Но кровь испортится.
— Просто оставь меня.
— Таково твое желание?
— Нет, но все равно оставь меня.
На ее губах была кровь. Ее запах возбуждал его, не сладкие духи и мази, а кровь, кожа и пот.
— Ты не можешь жениться на татарской царевне, — сказала она.
— Как твой отец собирается меня убить?
— Традиционным способом для людей высокого рода и великой доблести. Тебя завернут в ковер и затопчут конями. Так твоя кровь не прольется на землю и не принесет несчастья племени. — Она неожиданно протянула руку и коснулась его, чуть ниже сердца. — Ты слишком храбр. Тебе следовало бежать, когда у тебя был шанс. Таков был мой план; мой отец сговорился со мной. Я этого не хотела.
Он не слушал. Даже сейчас все, о чем он мог думать, — это ее дыхание, ее жар, ее глаза и, о чем он так часто гадал, ее тело. Взгляд его снова выдал его мысли.
— Этому не бывать, — сказала она.
— Пожалуйста, — сказал он.
Долгое мгновение ни один из них не говорил. Затем она встала и подошла к выходу из юрты. Он подумал, что она сейчас уйдет. Но вместо этого она опустила полог шатра и вернулась.
***
CXVI
Хутулун сняла сапоги и тяжелые войлочные штаны. Она расстегнула свой халат и дала ему упасть.
Он затаил дыхание. Во рту у него пересохло, как никогда за все время их перехода через пустыню. «Если это моя последняя ночь на земле, — подумал он, — то мне уже все равно. Этого достаточно». Его желание пересилило даже муки канга, ужасную боль в плече, страх смерти.
Шелковая рубаха, которую она носила под дээлом, доходила ей чуть ниже талии. Она сняла ее через голову. Кожа ее была цвета полированной бронзы, мышцы под ней напряжены, как тетива лука, от жизни, проведенной в стременах коня. Как и у всех уйгурских женщин, на ее теле не было волос. На правом бедре и голени виднелись свежие белые шрамы. Он вспомнил, как она упала под стаей волков в день охоты, и догадался, что это их следы.
Она опустилась на колени, оседлав его ноги. Он громко застонал от бессилия. Он не мог дотронуться до нее, не мог даже поцеловать из-за канга. Она долго сидела так, ее колени были по обе стороны от него, а глаза — прикованы к его глазам.