Что-то шевельнулось внутри нее, и она застонала и заметалась от боли; окровавленное дитя выскользнуло из ее тела, бронзовое, как Человек, но с золотисто-рыжими волосами христианина.
— Жосс-ран.
Она очнулась от сна утром. Было темно, и угли в очаге остыли. Она села, дрожа, и в замешательстве оглядела юрту.
Она вошла в мир духов по велению своего отца, чтобы узнать волю богов относительно Алгу и Ариг-Буги. Но образ Жоссерана и ребенка заглушил шепот всех прочих интуитивных прозрений. Она не могла постичь того, что только что пережила.
Ее кожа была влажной, и в чреслах было тепло и сыро. Она нетвердо поднялась на ноги и, спотыкаясь, вышла наружу.
Над белоснежными холмами висел ущербный месяц. Он все еще был где-то там. Теперь она без сомнений знала, что их соединяет серебряная нить, и однажды ветер принесет семя к цветку, и они все-таки встретятся снова.
***
CXXV
Кашгар
Уильяму было ясно, что царевна Мяо-Янь на исходе. Сколько раз он приходил в эту комнату, сколько молитв прошептал во имя ее? Она умирала. Бог не собирался утруждать себя ради раскрашенной язычницы.
Она уже выглядела мертвой. Дыхание ее было едва различимо.
Его пальцы скользнули по ее коже, гладкой, как слоновая кость, горячей от лихорадки. Ободренный знакомством с ее сладкими землями, он продолжил свои исследования, остановившись наконец на бутоне груди девушки.
Какая-то преграда внутри него рухнула; никто никогда не увидит, никто никогда не узнает. Даже объект его желания не станет свидетелем его неловких ласк. Эта хрупкая царевна с ее раскрашенным лицом была предложена ему на этом алтаре как его личная игрушка, его собственность без последствий. Скоро она отдаст свой дух тьме, и какие бы грехи он ни совершил, они будут похоронены вместе с ней.
Или так рассуждал голос в его голове.
Он просунул руку под шелк платья и ахнул, когда кончики его пальцев коснулись горячей и упругой плоти ее бедра. Он помедлил, прежде чем продолжить свои исследования. Рука его неудержимо дрожала, во рту пересохло, разум был пуст от всего, кроме ощущений момента, слеп к спасению и даже к рассудку.
Он отложил свою Библию и лег на кровать рядом с ней. Он обвил ее покорные руки вокруг своих плеч и поцеловал ее накрашенную щеку. И пока тени ползли по комнате, он отдался ужасным порывам своей души.
***
CXXVI
Всю свою жизнь Жоссеран регулярно упражнялся в воинском искусстве, в ближнем бою и в верховой езде. Так что долгие зимние месяцы бездействия он преодолевал самодисциплиной, поддерживая свою остроту в седле, как мог.
Каждый день после полудня он выводил своего коня на майдан под крепостью и в одиночестве упражнялся с мечом и копьем. Открытие, сделанное им на местном базаре, неизмеримо ему помогло. Местные купцы хранили арбузы, подвешивая их в сетках на бамбуковых шестах, так что они оставались сочными почти до самой зимы. Каждый день он покупал с полдюжины этих плодов, вывозил их в сад по другую сторону майдана и насаживал на длинные шесты. Затем он на скорости скакал между тутовыми деревьями и пытался чисто разрубить арбуз мечом, не сбивая шага коня.
Когда все плоды были таким образом повержены, он спешивался со своего черного жеребца и чистил его деревянным скребком, который татары использовали для ухода за лошадьми. Это был тот самый пони, которого пригнала ему Хутулун в ночь его побега из лагеря Кайду. Он хорошо о нем заботился, хотя и не питал к животному особой привязанности, ибо тот был раздражителен, а порой и злобен. Он назвал его Уильям.
Он услышал стук копыт и поднял голову. Сартак скакал через майдан, в характерном татарском стиле, с прямыми ногами. Доехав до сада, он осадил своего пони и спрыгнул, пробираясь сквозь скелеты деревьев. Увидев в пыли остатки изувеченных плодов, он посмотрел на Жоссерана и ухмыльнулся.
— Если христиане когда-нибудь пойдут войной на арбузы, тем придется несладко.
— Я представляю, что арбузы — это твоя голова, — сказал Жоссеран. — Это помогает мне целиться.
Сартак снова ухмыльнулся.
— У меня хорошие новости, — сказал он. — Твой шаман доказал свою силу.
Жоссеран постарался скрыть удивление. Уильям заставил его поверить, что она на грани смерти.
— Ей лучше?
— Этот Вей-рам, — сказал Сартак, используя татарское произношение имени «Уильям», — при всей своей странности, обладает могущественным колдовством.