Степи припорошило снегом. Воздух был хрупким под бескрайним синим небом. Две фигуры, закутанные в меха, вырисовывались на фоне утреннего солнца; их широкоплечие кони шли шагом.
— Тебе непременно нужно было победить, — сказал Тэкудэй. — Он был бы не хуже любого другого мужа. Отец этого хотел. Его отец этого хотел. Мне кажется, может, и ты сама этого хотела. Но нет. Тебе нужно было победить. Тебе всегда нужно побеждать.
Она не обращала на него внимания. Ее дыхание превращалось в белые облачка.
— Тебе все равно придется когда-нибудь выйти замуж, — наступал он.
«Он завидует», — подумала она. Эта зависть жгла его изнутри, ибо он был не таков, как Гэрэл. Гэрэл вечно пьян от черного кумыса. Его больше ничего не волновало. Тэкудэй же был воином с душой воина. Но простоватым. У него не было ни ума полководца, ни ловкости хорошего наездника. Она знала, что боги одарили ее и тем и другим, и брата злило, что она и охотница, и наездница лучше него.
И что отец любит ее больше всех, как когда-то любил ее мать. У отца теперь было еще три жены, а также наложницы, по татарскому обычаю, но горевал он по-прежнему по Баягучин.
Она умерла, когда Хутулун было десять лет. Баягучин была первой женой Кайду. Хутулун помнила ее сильной, прямой и с таким же крутым нравом. Она была женщиной истинно татарского склада; говорили, что даже Чингисхан боялся своей жены. Но Хутулун унаследовала от матери не только ее пыл, но и ее дар провидицы.
Внезапно в степи что-то шевельнулось. Два сурка-тарбагана, шагах в двухстах от них, растерянно свистнули при появлении незваных гостей в бескрайней пустоте. Один метнулся под землю, другой замешкался, недоуменно дергая головой, задрав хвост.
Хутулун первой вскинула лук к плечу, стрела уже была в ее правой руке; движения ее были так быстры и отточены, что казались естественными, как моргание. Ее первая стрела — на вторую времени бы не хватило — чисто пробила зверьку череп; смерть была быстрой и милосердной. Еще немного еды в котел на ужин, немного мяса для зимней похлебки.
Тэкудэй еще даже не натянул тетиву. Он вложил стрелу обратно в деревянный колчан на поясе. Их взгляды встретились.
Он ненавидел ее.
***
VIII
Тамплиерская крепость в Акре
Над маяком взошел сарацинский месяц — идеальный серп. Жоссеран стоял на крепостной стене, глядя на спящий город. Он слышал, как внизу океан с шумом бьется о скалы.
Во тьме высился огромный монастырь Святого Саввы, стоявший на холме между венецианским и генуэзским кварталами. Жившие там монахи покинули его несколько лет назад, и он тут же стал яблоком раздора между двумя соперничающими купеческими общинами. Каждая пыталась завладеть им — сначала через судебные тяжбы в Высоком суде, затем силой. Уличные стычки переросли в полномасштабную гражданскую войну, в которой баронам и военным орденам пришлось принять чью-либо сторону. В конце концов, само выживание государств крестоносцев зависело от морской мощи итальянских купцов.
Война завершилась морским сражением у берегов Акры всего восемнадцать месяцев назад, в котором венецианцы потопили двадцать четыре генуэзских корабля. Папе удалось кое-как слепить непрочное перемирие. Но спор все еще тлел, и генуэзцы теперь покинули Акру и перебрались в Тир, что на севере.
А ведь мы должны были сражаться с сарацинами.
В темноте Жоссеран различал и другие приметные места: высокий, изящный силуэт церкви Святого Андрея; дворец губернатора в венецианском квартале; собор Святого Креста; доминиканский монастырь в Бургос Новос; и вдали, у северных стен, — Проклятую башню и башню Святого Николая.
Этот город он теперь знал лучше, чем Париж или родной Труа. Пять лет он провел в Утремере и едва узнавал в себе того ревностного юнца, что впервые ступил на эти берега — пылкого, испуганного, с душой, отягощенной грехом. Покидая Францию, он взял в тамплиерской прецептории ссуду в две тысячи шиллингов, чтобы добраться до Акры. Взамен он заложил свои владения ордену на случай, если не вернется из паломничества.
Пять лет!
Как же он изменился. Дома он и его соотечественники-франки кутались в меха и объедались говядиной и свининой. Он почти не мылся, веря, что от этого можно подхватить простуду. Каким же дикарем я был! Здесь он ел мало мяса, вкушая с медных подносов апельсины, инжир и дыни, и пил шербеты вместо пряного вина. Он омывался по меньшей мере трижды в неделю.
С детства его учили, что магометане — воплощение самого Дьявола. Но после пяти лет в Акре он порой носил халаты и тюрбаны на сарацинский манер и научился у этих самых дьяволов кое-чему из математики, астрономии и поэзии. Орден даже держал пленных магометан в качестве ремесленников, оружейников и шорников. Со временем он даже завел с некоторыми из них подобие дружбы и стал видеть в них таких же людей, как и он сам.