— Ой, сынок, неужели тебе здесь, у реки, в одиночестве, не о чем больше думать? Что ты меня всякими баснями потчуешь?
— Э, отец!.. Не осталось ведь нынче веселых-то рассказов. Вот и хочется при желанной встрече высказать все, что на душе накипело, а то… Вы ведь заметили, что я перенес свою хибару. То место, где раньше стоял мой плот, за одну ночь исчезло под водой. Там теперь пучина бездонная. Я так думаю: неспроста все это…
— Да-а, река на этом месте свернула влево. Видно, дойдет скоро до самого залива. Это еще не главная беда, сынок, если река меняет русло. Человек всегда найдет при ней свое место…
Сом в чаше наполовину был съеден. Сом — рыба жирная, много не съешь. А тут еще и паромщик совсем затосковал:
— Недавно был такой случай: сом едва не перевернул паром. Паромщик, который вверху от меня, как раз переправлял купцов. До берега было рукой подать. И вдруг волна вздыбилась, а из-под воды показалась рыбья спина, да ка-ак крутанет хвостом: перила долой, а паром чуть ли не в щепки. Паромщик от страха памяти лишился.
— Не зря в старину говорили: когда сом набирает силу, рушатся берега. Не к добру такое.
— Иногда и мой паром словно бы вздрагивает: то ли воронки попадаются, то ли еще какая напасть. И бросил бы все, да жалко расстаться с ремеслом, которым с детства занимаюсь. А временами страх берет. Так и кажется, что сом где-то меня поджидает.
— Ну, не надо унывать, сынок, готовь лодку, переправь меня на ту сторону. Лошадь свою я оставлю здесь. Пусть ее завтра кто-нибудь доставит в крепость.
— Заночевали бы у меня. Отдохнули бы после ужина. Я бы всю ночь вас слушал, порасспросил бы кое о чем.
— Мне нужно завтра к обеду до Отрара добраться.
— Апырмай, мало вам субботнего базара Мейрам-калы, теперь еще на воскресном базаре в самом Отраре побывать хотите? Вот что значит беззаботное житье!
— Я ведь не делдал, чтобы по базарам шляться. Правитель Иланчик Кадырхан гонца за мной прислал. Трое послов, говорит, пожаловали с востока, и он хочет, чтобы я на беседе присутствовал. Вот и спешу в Отрар, все дела свои оставил.
— Апырмай, отец, это, наверное, интересно — с послами беседовать?!
— Чего тут интересного? Посол ведь не брат, не сват, с кем можно от души поговорить. Он так и норовит в нутро твое пролезть, все тайны-секреты выведать. Такой посол точно мешок, набитый змеями. Того и гляди, какая-нибудь ужалит. Мир и вражда — все от них, от послов. Что эта встреча предвещает нам, одному богу известно…
Старик сложил ладони, произнес благодарственную молитву. Паромщик накрыл чашу скатертью, поставил на деревянную подставку. Потом снова полил гостю на руки из кувшина. Он только теперь разглядел руки старика. Пальцы у него были длинные, худые, бледные, с чернильными пятнами. Чернила старик делал сам: поджаривал до угольной черноты пшеничные зерна, толок их в ступе, добавлял в порошок немного соли и молозиво травы-сагыза, а потом все это разбавлял горячей водой. Писал старик, лежа на животе, подложив под грудь подушку, скрипел подолгу гусиным пером. Приезжая в крепость Жаухар, молодой паромщик неизменно навещал старца и всякий раз заставал его в трудах…
Старик поднялся, отряхнул полы чапана, вышел из лачуги. За ним с веслом в руке шел паромщик. Ночь была тихая, ярко светила луна. Можно было без боязни переправляться через реку. У крутого берега паромщик поддержал старика под локоть, помог спуститься по склону. Привычно отвязав лодку от прикола, он заглянул, нет ли в ней воды, закрепил уключины. Старик занес ногу и отшатнулся. Вода в лодке напугала его.
— Дно твоей лодки прохудилось, что ли, сынок?! Смотри, воды-то сколько!
Паромщик спокойно пояснил:
— Вода всегда просачивается, если лодка долго стоит на воде. Но это не опасно. Важно, чтобы не поднялась больше определенного уровня. А поднимется — вычерпаем. Вода на дне даже на пользу. И лодка не рассохнется, стоит устойчивей, не даст снести течению.
Паромщик не преминул похвалиться, что лодка его из прочного, легкого дерева. Вначале лодка покачивалась, вырывалась, точно норовистый конь, в сторону, никак не могла удалиться от берега.
— Сильное течение, — заметил паромщик, — прямо-таки отталкивает весла. — Греб он изо всех сил.
Доплыли до середины реки. Далеко по воде легла широкая лунная дорожка. Длинная острая тень тянулась от лодки. Провидцу представились кузнецы, кующие мечи. Раскаленный докрасна брусок плюется искрами на наковальне; молотобоец бьет по нему, пока он не обретает сизый отблеск; и вот продолговатое плоское железо опускают понемногу острием в воду. Лунный свет напоминал меч, вонзившийся в черную гладь реки.
Неожиданно лодка дернулась, резко развернулась. Старик едва не вывалился за борт. Паромщик налег на весла.
— Нарвались на воронку, — сказал он.
— Свернул бы немного в сторону, — подосадовал старик.
— Ну, что вы, отец?! Воронка ведь не течение. Сегодня она здесь, завтра на другом месте образуется. Откуда знаешь! Не будешь же с фонарем в руках воронки искать. Вода — она коварная…
Выбрались на гладь. Здесь река текла спокойно, и лодка стремительно заскользила по поверхности. До берега добрались благополучно. Вода в лодке не поднялась ни на палец. Ичиги провидца промокли, Видно, зачерпнул воды, когда закрутило лодку. Старик вылез, поблагодарил, благословил джигита. Пошарил было в карманах, но тут же отдернул руку, раздумал. Денег джигит все равно не взял бы, а обиделся бы непременно…
Прошло несколько дней после этого события. Ночная тишь нависла над крепостью Жаухар, стоявшей у излучины Инжу. Все вокруг погрузилось в сон, погасли огни, смолк дневной гул. Только изредка, нехотя лаяли псы. В середине крепости возвышался холм, а на холме стояла вышка — небольшая площадка на четырех высоченных столбах. Габбас поднялся по скрипучим ступенькам на вышку, где молодая жена подготовила уже для него удобное ложе — коврик, подстилка, подушка. Молочный свет луны щедро освещал вышку. Здесь старик предавался отдохновению и возвышенным мыслям, наблюдал за звездами на бездонном небосводе, вычислял их движение, заносил все на бумагу, писал, мечтал.
Воображение человека, пишущего при свете луны, обретает, говорят, крылья. Вдыхать полной грудью ночную прохладу, подолгу смотреть на звезды, таинственно перемигивающиеся над головой, радоваться необъятному миру и счастью его ощущения, записывать свои мысли под монотонный скрип пера — давнее и любимое занятие ученого старца. Имя его было известно в мире. Его трактат «Систематизация Евклидовых «Основ» обошел многие страны. Со всех сторон стекались к нему ученики и последователи. Иланчик Кадырхан не однажды приглашал мудреца в Отрар, но Габбас отказывался. Не хотелось ему расставаться с родным Жаухаром, тихим и уютным, скромным и спокойным. Здесь не было горластых глашатаев, гнусавых муэдзинов-азанчи, воинов-сарбазов, вздымающих копытами лошадей облака пыли, неугомонных хапуг-купцов. Все казалось ему, что вдохновение его разом покинет, если только уедет он из родного края… Да-а-а… Доходят слухи, что немало славных сынов страны Дешт-и-Кипчак собралось нынче во дворце Гумбез Сарай; поэт-сыгынактинец Хисамеддин, непревзойденный кюйши Кайраук, отпрыск прославленного языковеда-жаухарца Исмаил, летописец Анет-баба. Что ж… дай-то бог. Да прославится на века имя города Отрара! Да множатся достойные сыны священной земли Дешт-и-Кипчака! Эти думы приятно согревали душу старого астролога, наполняли сердце радостью и гордостью. Он довольно погладил бороду, свернул исписанный свиток, просунул в середину его перо, положил под подушку. Вытянувшись на подстилке, старик закрыл глаза и окунулся в пучину раздумий.
Думал он о своем великом наставнике Абу-Насре Мухаммеде, по прозвищу Фараби; вспомнилось его удивительное произведение «Послание о взглядах зрителей добродетельного города». Недавно Габбас перечел его в третий раз. Размышляя об обществе, ученый хаким утверждает, что оно разделяется на два вида: совершенное и несовершенное, или полное и неполное. В свою очередь, совершенное, или полное, общество представляет собой три подвида: большое, среднее и малое. Большое общество, по мнению философа, — все цивилизованное человечество на земле, среднее общество — какая-нибудь определенная страна или государство; малое общество — жители одного города. Города же делятся на «благородные» и «невежественные». Города, образованные людьми ради доброй цели, во имя любви к ближнему, добрососедства и взаимоуважения, относятся к благородным понятиям. Общество, которое способствует тому, чтобы его члены стремились к всеобщему счастью, является нравственным и истинным. Так считает Абу-Наср. В самом деле, не может чувствовать себя на месте в таком обществе человек, преследующий только свою корысть. Невежественные же города мудрый предок разделял на восемь видов; жители таких городов ставят личные интересы неизменно выше общественных; они хвастливы, самодовольны, надменны; для них высшее благо жизни — богатство и власть. Взаимоотношения между такими людьми неустойчивые, незначительные, непрочные… Апырмай, какой же город стоял перед взором мудреца, когда он писал эти строки? Может, под истинным, нравственным городом, почитающим единство, дружбу, добрые человеческие отношения, он и подразумевал свой славный Отрар? Если не теперь, так в будущем. Как бы там ни было, именно о таком городе больше всего мечтал Абу-Наср. Он считал, что в истинных городах люди непременно счастливы, образованны, правдивы, гостеприимны, трудолюбивы, любят искусство и ремесло. Лжи, сплетне, воровству и насилию здесь нет места. Среди людей господствуют истинно братские, родственные отношения. И радости, и горести переживаются сообща. С другими городами они никогда не враждуют, не воюют, но никому не позволяют унизить честь своего города и захватчикам дают дружный отпор. Вольные люди не уступают чужеземцам пяди родной земли. Правителем такого города может быть только смелый и образованный человек, уважающий не один лишь меч, а мудрую книгу… Таким, по-видимому, представлялось великому мыслителю будущее Отрара!..