Я был близок к тому, чтобы разразиться чихом, и начал бессознательно хватать воздух мелкими глотками, напрягая задние мышцы гортани и челюстей-, как это бывает в начале зевка. Я инстинктивно хотел поднять правую руку и почесать пальцем нос и тут же почувствовал боль, метнувшуюся от кисти к плечу, так как ремень, стягивавший кисть, мгновенно отреагировал на движение. Но, как мне показалось, я ощутил что-то еще…
Чимаррон понизил голос до еле различимого шуршащего шепота и сказал Грассу или Блиссу, словом, доктору:
— Ладно, пора кончать. Самое главное сейчас — убрать Клода и девчонку. Господи, ты когда-нибудь видел такие здоровые сиськи, док?
Еще я почувствовал, что моя рука продолжала движение вверх, к груди, хотя она не имела права этого делать. Я попытался высвободить левую кисть, но она оставалась неподвижной. Широкий кожаный ремень крепко сжимал мне бедра, и его концы были закреплены вне поля моего зрения под столом, на котором я лежал. Две широких петли, надежно прикрепленных к ремню, обхватывали мои кисти, они были туго затянуты и зафиксированы трехзубчатыми пряжками, похожими на пряжку мужского брючного пояса. Пряжки не ослабли, но все-таки…
— Она и в самом деле красивая женщина. Послушай, Альда, будет глупо, если… Ну я не имею в виду, может быть, перед тем, как разделаться с ними обоими, я немного развлекусь…
— Забудь даже думать об этом. И не смей больше говорить такую чушь или я оторву тебе башку. Черт меня побери, мы ведем разговор о тридцати-сорока миллионах, а ты думаешь о какой-то заднице.
Сквозь прикрытые ресницы мне была видна грязная коричневая лента, обхватывающая мое правое запястье. Изрядный участок кожи выше ремня был ободран и почти сплошь покрыт запекшейся кровью. Я чуть-чуть потянул вверх правую руку и почувствовал, что она перемещается к моему лицу — увидел, как она передвинулась на четыре-пять сантиметров, когда лента соскользнула к краю стола справа от меня. Видимо, когда я, сражаясь с болью, дергался и извивался, закрепленный под столом конец ослаб. Может быть, еще один хороший рывок, и он освободится совсем.
Прекрасно, а что дальше? Моя левая кисть и обе лодыжки были по-прежнему неподвижны. Я был безоружен. И скорее всего, учитывая жуткую боль, перенесенную великим множеством моих мышц, которая уже давала о себе знать, я смогу двигаться не быстрее, чем больной артритом старик.
Но это было уже кое-что. Мизерный, но все-таки шанс. И в первый раз за продолжительное время я начал думать не о том, как и когда эти подонки будут меня убивать, а о том, чтобы жить. Может быть, жить. И может быть даже очень неплохо.
Чимаррон говорил тихо, я едва его слышал.
— Хорошо, пошли, пора за дело. А с этим ублюдком разберемся после. Если к тому времени он очухается, он все нам выложит, уверяю тебя. Когда я скажу ему, что они оба мертвы, он сломается и выложит все. Ты следи за аппаратурой, док, а я позабочусь о том, чтобы вывернуть из него все потроха…
И в этот момент я чихнул.
Слово «чихнул» не совсем здесь подходит. Я так долго удерживал в себе взрыв, что последний глоток воздуха буквально застрял у меня в горле, а потом весь воздух из легких вырвался через рот и нос с шумом урагана средней силы, который выскакивает из туманного горна.
Мини-конвульсия оторвала мою голову и верхнюю часть тела от стола, и я не смог удержать в себе раскатистый вой, который последовал за чихом; это случилось неожиданно, когда мое непроизвольное движение совпало с выплеском давления из моих внутренностей, а яростные и колючие, как зубья пилы, импульсы поступили в каждый нерв моего тела. Если бы боль имела черную окраску, все мое тело стало бы по меньшей мере синим.
— Ч-черт! — выкрикнул Чимаррон.
— Боже Всемогущий! — подхватил док. — Очевидно, он здесь просто лежал и притворялся… Альда, он же слышал все, что мы говорили.
— Ч-черт. Поганый… Ну так что? Не ты ли сам говорил… М-да, сейчас посмотрим. — Чимаррон сказал это довольным, едва ли не радостным голосом.
Итак, я попал в хорошенький переплет. Не было больше смысла изображать из себя опоссума и притворяться застывшим трупиком. Не говоря уже о том, чтобы хоть чем-то досадить этим пятерым головорезам: Чимаррону, доку, Дерабяну, говнобою и еще одному, которого я не знал, — здоровенному коротышке в белом халате до колен. На сей раз никаких шансов вырваться из этой передряги.
Назойливая мысль, как червяк, копошилась в моем черепе, и я последовал за ней, правда, не всем своим сознанием, но с каким-то странно отрешенным интересом. В какой-то момент мне показалось, что эти ребята уйдут и оставят меня одного, убедившись в моем полумертвом или по меньшей мере бесчувственном состоянии. Надежды на это было немного даже тогда, когда я ухватился за эту мысль, а теперь и вовсе нечего было об этом мечтать. Я знал, что дефибриллятор, который они уже испытали на мне, находится на своем прежнем месте, черный электрический шнур по-прежнему тянется к розетке в стене, пластины лежат на сером металлическом ящике — все на своем месте, только эта мясорубка теперь была выключена. Стоит им включить ее, и…
Нет, я больше не вынесу этот ужас. Может быть, что-то во мне и выживет, но это уже не будет мною.
Снова пророкотал низкий голос Чимаррона:
— Ну и как, малышка Мишель? Твой хахаль вернулся. Сейчас я подкачу тебя поближе, цыпочка моя, и ты хорошенько поглядишь на своего крутого защитничка, а он полюбуется на тебя. Как ты на это смотришь, детка?
Я уцепился за червяка, который шевелился в моем черепе, и увидел, что эта слабенькая мысль старается вырасти. Я двинулся за ней, подхваченный серебристым потоком… и остановился, задыхаясь. Попытался думать о чем-нибудь сладком и приятном — о поджаренных ребрышках… об охлажденном «мартини» в покрытых морозными узорами бокалах… о пышной, округлой груди с большими нимбами вокруг выступающих сосков… о выдержанных в вине томатах, нагретых летним солнцем.
Но ничего у меня не получалось.
— Поехали, детка. Я повезу тебя к хахалю. Его ведь зовут Скотт? Шелл Скотт? Ну, а теперь будем называть его Дергунчик, потому что сейчас он будет красиво дергаться и выворачиваться наизнанку. Давай посмотрим на нашего Дергунчика, крошка Мишель.
Я услышал возню, глухой шум, — очевидно, Спри протестовала и возмущалась, но слова застревали в плотной повязке, прикрывающей ей рот. Но я тут же отогнал свои мысли от этого и снова обратился к образам, которые по-прежнему не срабатывали. Тогда я вспомнил, как несколько мгновений назад я думал о своей передряге, и направил всю мыслительную энергию, какую мог собрать, на мысль о своем жутком положении. Я заставил ее принять конкретные формы, сконцентрироваться на ней, положил ее на язык. Почувствовал, как она хрустнула у меня на зубах. Наконец, это сработало.
Я скосил влево полуоткрытые глаза. Чимаррон подтолкнул каталку Спри почти вплотную к столу, и я мог хорошо видеть ее большие глаза, которые испуганно смотрели на меня.
Чимаррон развлекался от души, зубоскаля насчет хахаля-Дергунчика и отпуская другие веселые шуточки. Но спустя примерно минуту вонючий ублюдок сказал:
— Подними-ка его поганую голову, док, чтобы Дергунчик видел как следует. — И он рванул блузку Спри своими огромными лапами, разорвав ее сверху донизу, затем легко, как нитку, разорвал ей лифчик посередине и отшвырнул его, обнажив и жестоко унизив мою милую Спри.
И тогда я почти разорвался на куски. Почти, но не совсем.
Я почувствовал на своем затылке руки доктора, которые приподнимали меня, выдержал эту пытку, открыл глаза шире и начал стонать. Сначала тихо, затем громче, причем звук возрастал и по силе, и по тембру: нечленораздельное «ммммМММгмммМММ», выходившее сквозь стиснутые зубы.
Я дал повернуть свою голову так, чтобы видеть не Спри, а Чимаррона. Я не мог позволить себе смотреть на Спри. Она тоже отворачивалась, но Чимаррон одной рукой крепко держал ее голову.
— Погляди, Дергунчик, — говорил он мне голосом, высоким и звонким от искреннего удовольствия. — Спасибо тебе за эти роскошные телеса, — говорил он. — Теперь это не твои, дружище, а мои.
Я впился в него широко раскрытыми глазами, стараясь сфокусировать взгляд на далеком горизонте или на бешено вращающемся пространстве, которое покинул совсем недавно, разжал губы и расцепил зубы. Теплая липкая слюна потекла по моему подбородку и стала медленно стекать по челюстной кости на шею.