Но я продолжал ковылять вперед и приближаться к нему. И-раз, и-два, и-раз… и вот до него остался всего один метр. И он перестал осыпать меня проклятиями. Развернулся, вернее, раскрутился, опустил клюшку и уставился на меня с настороженной, неприветливой улыбкой.
А я сказал:
— Я дам вам сотню долларов за эту клюшку и за один мяч. И за вашу шляпу в придачу. Ну, чтобы я мог прикрыть свою прическу.
— Что? Чего?
— Черт побери…
— Хорошо, хорошо, — быстро проговорил он, отступая назад. Потом добавил, глядя на меня сверху вниз — дело в том, что я стоял, сильно сгорбившись: — Но одна эта шапочка стоила мне пятьдесят долларов, сэр. Я не собираюсь…
— Хорошо, две сотни…
— Ну, э-э… Возможно, вам этого не понять, сэр, но я уже в тринадцать лет не имел себе равных, я попадал в девять лунок и…
— Триста. Идет? Черт побери…
— Ну конечно, какой разговор! Берите. Может, хотите целый мешочек мячей?
— Нет. Только клюшечку и один мяч. И шляпу.
— Договорились. — Он опустил мяч в мою протянутую ладонь, нахлобучил свою потрясающую шапочку на мою белую голову и протянул мне клюшку с железным наконечником.
Я схватился за нее, продолжая ворчать и кривиться от боли.
— А вы… — Он замялся и неуверенно продолжал: — Вы играете в гольф? — При этом он с любопытством разглядывал меня, стоявшего в скрюченной ревматической позе и держащегося за его увесистую клюшку, которая вполне годилась для стометрового броска.
— В гольф? — переспросил я. — Ну да, что-то вроде этого. А, вы имеете в виду вот это? — Я, стараясь быть как можно любезнее, указал кивком головы, вернее, пожалуй, только ушами, на свое тело.
— Это ничего, — добавил я. — Один врач лечит меня от чесотки какими-то чудодейственными таблетками.
— Может, я засуну эту штуку вам за пояс? — сочувственно спросил он, указывая на клюшку.
— Не надо. А, черт… Я сам. — И, выпрямляясь, я издал что-то нечленораздельное, похожее на рык. — Вот так… У вас есть карточка?
— Какая карточка?
— Ну какая-нибудь с вашим именем?
Он в замешательстве посмотрел на меня, но тут же извлек из своего бумажника визитную карточку и сунул ее мне в карман.
— А зачем вам моя карточка?
— Чтобы я мог расплатиться с вами. Позже. Если не умру до этого. Дело в том, что сейчас у меня туговато с наличными. Если честно, вообще нет ни цента.
Он снова натянул на свою физиономию хмурую улыбку и, не расставаясь с ней, проговорил:
— Конечно. Разумеется. Все в порядке. Такое со всеми может случиться.
Я повернулся, выставил вперед одну ногу и оставался в таком положении пару секунд, мысленно проклиная свою немощь, затем сумел подтянуть к первой вторую ногу. Ну держись, Скотт, подбадривал я себя. И вперед: и-раз, и-два…
За спиной послышалось потрясенно-сочувственное:
— Удачи вам, старина. Держитесь.
Чем ближе я подходил к патио Романеля, который соседствовал с площадкой, тем яснее ощущал свое состояние. У меня было какое-то странное недомогание. Двигаться я начал медленно, но дойдя до заборчика, окружавшего патио, набрал приличную скорость. Дело было в том, что чем больше я двигался, тем легче доставался мне каждый шаг, как будто смазочный насос подавал все больше масла в мои сочленения, и теперь я шел легко и упруго, как газель. А когда замедлял ход, или, хуже того, останавливался совсем, масло застывало, подшипники заедало и суставы цепенели. Значит, мне нужно было двигаться и двигаться.
К сожалению, мне пришлось несколько замедлить скорость, чтобы отыскать маленькую деревянную калитку, ведущую в патио. Я прошел в нее, обошел олеандровые кусты, большую пальму и быстро направился к «Аризонской комнате», к раздвигающимся стеклянным дверям, где только прошлой ночью видел отражение Романеля… хотя нет, Фреда Китса, который собирался убить меня.
Я живо вспомнил красную змейку крови, струившейся из горла Китса. Но в тот момент мне не следовало забивать себе голову подобными картинами, и я подумал: выбрось все из головы, не останавливайся, сделай то, что должен сделать.
Но возникла проблема: приближаясь к бетонной площадке перед стеклянными дверями, выходящими в патио, я увидел очень смуглого мужчину с длинными висячими усами, который сидел в плетеном кресле. Я выпустил из руки мяч для гольфа, и он покатился под ноги усатому. Он мельком взглянул на него, затем повернулся и, увидев меня, вскочил с кресла.
— Извините, — начал я, — я только учусь. — И буквально пригвоздил его тяжелой клюшкой весом не менее трех килограммов. Все это напоминало балет марионеток: усатый поднял голову, поднялся на ноги и снова свалился. Я перешагнул через него и теперь от скользящей стеклянной двери меня отделяли метра два, не больше.
В этот момент дверь мягко приоткрылась. Я остановился и, вскинув руку, сунул ее за пазуху, где должна была находиться кобура с пистолетом. Пистолета не было, кобуры тоже. Я похолодел и вспомнил, что пистолет лежит в кармане брюк. Я начал вытаскивать оттуда проклятую пушку, когда понял, что человек, который только что вышел и теперь смотрел назад в комнату, был Бентли X. Уортингтон.
Он говорил кому-то:
— Тогда я пойду. Если возникнут какие-то вопросы, звоните завтра в контору.
Потом он закрыл за собой дверь, повернулся и увидел меня. Между тем, я снова двигался, понимая, что останавливаться нельзя, прихрамывающе-разболтанно-спотыкающейся поступью, а Бентли продолжал на меня смотреть и повторять: «Нет, нет…»
Я молча и, как мне показалось, стремительно прошел мимо него, наклонился немного, положил два пальца на ручку стеклянной двери и толкнул ее, потом толкнул еще раз.
— Давайте, я помогу вам, старина, — сказал Уортингтон.
— Спасибо. Вы очень любезны, — ответил я. Он отодвинул дверь, отступил в сторону и снова повторил «Нет».
Я шагнул вперед и решительно заковылял дальше, оглядываясь по сторонам: важно было определить, кто здесь есть и кто где находится. Следующая секунда или, может быть, даже минута станет критической, и у меня не будет времени и возможности разбираться в обстановке.
Однако в рекогносцировке не было необходимости — мне оставалось только слушать.
— Ч-черт! — Так я понял, кто стоит слева от меня возле большого письменного стола. Этот человек был похож на слона, державшего в одной лапе кипу бумаг.
— Скотт!
— Шелл… Шелл!
Мне стало ясно, что мой маскарад не сработал. Последние комментарии исходили от Клода Романеля, который сидел за столом с автоматической ручкой в руке, и от Спри, моей милой Спри, которая сидела с ним рядом в застегнутом доверху желтом жакете, прикрывавшем разорванную блузку и лифчик, если только эта принадлежность все еще была на ней.
Потом послышалось:
«Господи, Боже мой, убейте его, застрелите кто-нибудь его» и «Какого черта…» и «Шелл!» и «Ч-черт!» и «Нет!».
И вот тогда я немного растерялся.
Я увидел, что один человек прижался к стене позади Чимаррона — Дерабян, во всяком случае, он был на него похож, — и еще один присел на корточки и спрятался за стул. Я сразу почувствовал, что этим беглецом был доктор Блисс. Наконец-то я вспомнил его фамилию.
Разобравшись в том, что было по левую руку от меня, я решил проверить остальную часть комнаты — справа. Я повернулся в ту сторону как раз в тот момент, когда стоявший у дальней стены говнобой выбросил вверх и вперед правую руку с пистолетом. Хотя, пожалуй, это был не говнобой, а… Черт с ним, говнобой — в самый раз.
Я вырвал из кармана кольт 45-го калибра, но он выстрелил первым. Он промазал, пуля прошла в километре, ну, может, в метре от меня, однако что-то меня встряхнуло и развернуло немного в сторону. Моя рука была вытянута, пистолет удобно лежал в ладони, и мне оставалось только поворачиваться до тех пор, пока позади ствола не появится грудь говнобоя, и нажать на спусковой крючок.
Раздался выстрел — страшный взрыв в ограниченном пространстве комнаты, который отшвырнул его к стене и бросил на пол. Из его пальцев выпал пистолет, и я повернулся влево, по-прежнему держа кольт на уровне плеча. А Чимаррон уже оторвался от стола и устремился на меня. В его руках ничего не было, но человек, стоявший за ним, держал в руке пушку. И не только держал, но и целился в меня.