— Вставай, дерьмо вонючее, — негромко прибавил я. — Вставай сейчас же, или я вытащу из тебя все потроха.
Он поднялся. Не спеша, но тем не менее он уже стоял и смотрел на меня так, будто перед ним сумасшедший, который собирается сожрать его живьем. Тихий доктор, любивший заниматься с электричеством, отступал от меня все дальше и дальше, пока не уперся спиной в стену и не раскинул руки в стороны.
— Блисс, — сказал я, шагнув к нему. — Сейчас я буду тебя бить и бить долго и больно. Поэтому не стой как истукан. Заедь мне «крюком» что ли, сделай хоть что-нибудь толковое.
Он молчал. Его колени очень заметно тряслись. А я не испытывал к нему ровным счетом ничего, похожего на сочувствие. Потому что в моих глазах стояли его пальцы, которые поворачивали маленький черный циферблат и подносили к моей голове уродливые пластины.
— Последний шанс, док, — продолжал я. — Теперь ты видишь, что я не стою на ногах. Я дважды умер и дважды воскрес за последние полчаса. Кто знает, может, я вырублюсь, как только ты врежешь мне как следует. Вдруг тебе повезет. Ну как?
Он по-прежнему молчал. Просто стоял и дрожал всеми членами.
И я его ударил.
Не знаю, каким образом, превозмогая все боли, стоны, скрипы и растяжения в своих трех тысячах девяноста шести мышцах, я сумел так свободно размахнуться и нанести такой мощный удар. Но я это сделал. И угодил прямо в рот, который недавно произносил «приступаем, ребята», когда его мягкие успокаивающие пальцы врача крутили маленький циферблат; я получил неслыханное удовольствие даже от вспышки невыносимой боли, которая метнулась от моего кулака по всей руке к вероятно вывихнутому плечу, потому что уши мои наслаждались характерным смачным звуком попавшего в цель удара, потому что костяшки моих сжатых пальцев почувствовали, как разорвались и превратились в месиво губы доктора Блисса, а зубы разлетелись вдребезги.
Он отлетел к стене, его голова шлепнулась о деревянную панель и снова отскочила мне навстречу в самый нужный момент, и это было прекрасно, потому что, хотя он опускался на пол, а опускался он медленно, съезжая, соскальзывая по стене, отделанной темным деревом, его голова качнулась вперед вместе с его лицом, на котором красовалось разорванное, окровавленное, просто дымившееся от крови розовое отверстие, то самое, что он с такой непринужденностью использовал для своих шуточек типа «мы с ним покончили, не так ли?». Так вот, когда это непонятное месиво, бывшее только секунду назад человеческим ртом, оказалось чуть ниже уровня моего плеча, продолжая приближаться ко мне и в то же время опускаться, я ударил его еще раз. И снова в то же место.
Дальнейшее произошло мгновенно, и внезапно я оказался без ясной цели, без мишени перед собой. Больше мне нечего было делать. Когда я, кривляясь от боли, повернулся и сделал шаг влево, на мое плечо осторожно опустилась чья-то рука. Это был Романель. Клод. Тот единственный человек, который прошел через то, что испытал я.
Он спросил меня:
— Вы знаете, как Чимаррон нашел Спри?
— Угу, знаю. Вернее, не помню, но могу догадываться…
— Мистер Скотт… Шелл, послушайте меня. Альда расхвастался и рассказал обо всем. Я уже знал, что он прослушивает телефон Токера. Разговоры передавались на аппарат, срабатывающий от человеческого голоса, спрятанный в пустом доме в трехстах метрах от дома Токера. Один раз в день Энди Фостер, до того как смотаться, забирал кассету и приносил ее Альде. А сегодня Энди отсутствовал, поэтому произошла большая задержка. Когда Альда наконец получил кассету, он отдельно записал ваше признание. Ну то, что вы говорили по телефону Стиву Уистлеру. Помните?
— Да, но… Теперь я начинаю…
— Он передал эту кассету своему приятелю — полицейскому. А потом, по прошествии времени, прослушав ее внимательно, он услышал ваш телефонный разговор из дома Токера, когда вы звонили Спри в Реджистри.
— Боже мой, — сказал я.
— Потом они вычислили номер телефона, по которому вы звонили и, естественно, адрес…
— Господи, — прервал я его и не услышал, что он говорил еще: голова у меня стала кружиться еще сильнее. — Значит, я не сказал им. Я ничего, ничего им не сказал.
И вдруг я почувствовал себя легким, как воздух. В моих жилах забурлил гелий. Наверное, я мог бы взлететь и поплыть, если бы напрягся и набрал в легкие побольше воздуха. Я начал искать ее, зная, что она где-то здесь, в моей голове заскрипели шестеренки… и моим глазам предстало зрелище, прекраснее которого я не видел ни в одной из вселенных, где недавно побывал.
Несколько мгновений я был не совсем в этом уверен, затем…
— Спри? — позвал я. — Спри, любовь моя. Я думал… — Что-то щелкнуло у меня в голове. — …что я потерял тебя где-то далеко-далеко, в потемках.
Она улыбнулась. В улыбке раздвинулись ее полные губы, мягкие и сладкие, как песня в бархатной ночи, теплые, как желание, обольстительные, как грех. Я улыбнулся в ответ, глядя на ее губы, на ее белые зубы — среди которых узнал тот, что был короче других, — в ее большие зеленые глаза, наполненные лунным сиянием и нежные, как таинственный шепот, на ее волосы, отливающие золотисто-медовым блеском, и я точно вспомнил, где видел раньше это лицо.
Это было там, в далеком-далеком пространстве, где я путешествовал, в той беспредельности, наполненной поющими звездами и сияющими солнцами, радостями и удовольствиями нашими и Господа Бога.
Я протянул руки, коснулся ее, прижал к себе и крепко обнял мою Спри.
— Привет, — прошептал я ей в самое ухо, — я тебя помню. Правда, я тебя помню. — И она сказала:
— Я тоже. — Потом совсем тихо: — Я тоже.
Но потом она начала расти, вытягиваться вверх. Я потряс головой, снова послышалось «Крррк», и я испугался, что это очередное короткое замыкание, сбой или пробой. Нет, только не сейчас. Она и вправду была где-то наверху, и рост ее был, наверное, метра три. Я поднял голову, чтобы посмотреть на нее. Она смотрела на меня сверху вниз. Тогда я опустил глаза и посмотрел на себя — в самом деле, почему я не мог посмотреть на себя? По крайней мере я увидел, что ног у меня нет.
Это уже была несусветная чушь. Как же я сюда пришел и учинил весь этот погром, если у меня не было ног? Правда, я имел пару маленьких, коротеньких обрубков, но ног не было.
— Как же так? — спросил я, не обращаясь ни к кому конкретно. — Эти вонючие ублюдки…
Я вспомнил всех этих докторов и их подручных, которые испытывали свою дьявольскую технику на моей голове. Это они сделали такую гадость. Я видел некоторые из их фокусов, но не заметил, чтобы они вытворяли что-нибудь с моими ногами.
— О Господи… Шелл, Шелл!
Это была Спри, где-то высоко-высоко надо мной.
— Эти вонючие ублюдки, — повторил я. — Знаешь, что они сделали? Они меня укоротили.
— О, Шелл… пожалуйста, Шелл…
Она наклонилась ко мне и стала дергать меня за рукава и плечи.
— Поднимайся с колен, — говорила она странным, измученным голосом. — Прошу тебя, прошу…
— О чем? Какие колени? — не понимал я. — Не говори глуп… Ладно, детка. Ты хочешь увидеть освобожденного калеку, Спри? Хочешь посмотреть на парня, у которого никогда больше не будет ног?.. Никогда и ни за что. А за что? Навсегда? — Я бормотал и заговаривался, а она продолжала тянуть за руку того парня с лицом, как у чертенка-переростка или обращенного дьявола — как их там называют… Романов, Рубадуб или еще как, — который тянулся к ней и медленно поднимался.
— Эй, спасибо. — Это сказал я.
Сказал, когда встал на свои ноги и почувствовал, что стою твердо.
— Пора идти! — снова сказал я.
Прямо передо мной опять стояла Спри. Теперь надо хорошенько заучить ее имя: С-П-Р-И. Ее прекрасное лицо было каким-то перекошенным. Искаженным. И мокрым. Почему мокрым?
— Эй, о чем ты плачешь? — спросил я ее. — Плакать не о чем. Если хочешь знать правду, которую я понял в своих далеких путешествиях, в жизни нет ничего такого, из-за чего стоит плакать. Это уж точно. Вместо этого лучше смеяться. Договорились? Договорились, С-п-р-и? Спри?
— О, Шелл, черт бы тебя побрал, Шелл. С тобой все в порядке? Ты будешь… жить?