— Кэли…
— Знаю, не стоит это комментировать. Я всеми силами пытаюсь побороть этот страх. Что удивительно, когда ко мне подходят и знакомятся, я чувствую себя нормально, но когда это делаю я, возникают подобные чувства. Возможно, сейчас это стало проще делать.
— Действительно, численность тех, кого называли людьми, значительно сократилась.
— Это верно, — поддакнула девушка. — Не устал лежать?
— Нет, но ухо замерзло, — пожаловался как маленький ребенок Джеймс, после чего переложил свою голову на колени девушки.
— А так?
— А так хорошо, — слегка улыбнулся он. — О чем ты мечтала раньше?
— Если честно, то у меня не было глобальной мечты. Я радовалась мелочам. А ты?
— Я очень хотел найти родственную душу и прожить с ней остаток своих дней. Несмотря на мое тяжелое детство, я очень хотел детей. Иногда даже представлял, как буду делиться с ними своим теплом и любовью. Еще я хотел стать известным художником или певцом. Представлял, как мои картины или альбомы тысячи людей ждут с нетерпением, а потом скупают за пару минут.
— Это хорошие мечты.
— Да. А сейчас? О чем мечтаешь сейчас?
— А имеем ли мы право мечтать сейчас? Ведь все-таки мы — везунчики. Мы выжили, у нас есть шанс, который у многих был отобран. Разве наши мечты сейчас что-то стоят? — тихо проговорила Кэли
— Это с какой стороны посмотреть. Даже несмотря на хаос, что творится вокруг, несмотря на сотни тысяч жертв этой безумной эпидемии, мы все равно здесь, и у нас есть будущее. Так почему бы е побыть эгоистами и не помечтать?
— Хах, в чем-то ты прав. Если честно я не задумывалась так далеко. Для меня сейчас только одно важно — найти родителей. Я очень боюсь прийти и не увидеть их живыми, но еще более мне страшно застать их обезумевших. Про брата я вообще молчу.
— Тебе очень важна семья. Я думал, те сумасшедшие события, что происходили с нами все это время, должны были вытеснить столь удручающие мысли, — перевернувшись на спину и уткнувшись своими глазами в лицо девушки, произнес Джеймс.
— Нет. На самом деле я помню о них всегда. Каждый раз перед сном я произношу их имена и молюсь, чтобы они были живы.
— Молитвы? Бесполезный набор слов, — хмыкнул парень, на что девушка кинула на него странный взгляд.
— И что же тут бесполезного?
— А полезного в них что? Эта вера глупа, она не поможет никому. Вот скажи, сотни священников и монахов, зная, что настанет Судный день, молились каждый своему Богу, чтобы он оттянул его пришествие. Но, а что толку? Молитвы не совершают чудес, они существуют лишь для безумных фанатиков, которые никогда не задумывались о том, чтобы взять все в свои руки. Человек вершит чудеса, человек помогает сам себе. Сомневаюсь, что есть толк ждать снисхождения оттуда, где непонятно, что есть.
— Возможно, в твоих словах и есть правда, — тяжело вздохнула Кэли, — но подумай, молитвы — это вера, а она в свою очередь и толкает людей совершать благородные поступки. Вера — это надежда на лучшее, убежденность в том, что на свете есть те, кто когда-нибудь тебе помогут. Вера позволяет не сдаваться и идти дальше, преодолевать препятствия и улыбаться каждому пасмурному дню. Поэтому я верю. Мне не интересно, есть ли кто-то там наверху, абсолютно безразлично, сможет ли этот кто-то мне помочь, но я точно знаю, что пока молюсь, пока верю, я не падаю духом и жду чудес.
— Вера — стоящая вещь, но вера в ее прямом и предметном понимании — ничто. Помнишь вторую мировую войну? Нашу страну она мало коснулась, но все же. Как думаешь, люди умирали за Бога? Или все же за свою страну? Как думаешь, те двадцать семь миллионов одних русских людей погибли за благое дело, или все же защищая собственный кров? Молитвы там не сильно помогали, но люди смогли совершить чудо. Это была не вера, это была защита самих себя.
— Плохой пример. Именно вера помогала солдатам не бежать с поля боя, именно вера заставляла детей идти в партизаны, — и, заметив, что Джеймс хочет возразить, девушка продолжила: — но давай не будем об этом. Слишком глубоко мы зашли, и слишком неприятные темы.