Выбившийся из причёски локон длинных рыжих волос ниспадает ей на лоб. Я смотрю сквозь запотевшее стекло, как она, высунув кончик языка, выбирает булочку, пока мистер Суитинг терпеливо ждёт, держа наготове раскрытый бумажный пакет.
– Вот эту, спереди… Нет… Слева… Да! Да, чудесно! Как ваша мама? Ей лучше?
– Не очень хорошо, Салли, милая, но спасибо, что спрашиваешь. Как твои? Как твой… папа? – спрашивает он осторожно, как и все остальные, когда речь заходит об отце Салли.
– Ну, как всегда, пьёт, но мама говорит, что так она хотя бы знает, где он, ведь ему даже не удаётся найти входную дверь, не упав!
– Ох. Нет худа… – говорит мистер Суитинг, с неловкой улыбкой заворачивая булочку с изюмом. Салли звонко смеётся, как будто не знает, что в том, что её отец пьяница, нет ничего смешного.
На окне пекарни плакат. Я наизусть знаю, что на нём написано: мы все знаем, потому что по закону такие должны висеть на всех зданиях администрации, магазинах, конторах, гостиницах и местах богослужения. Это было напоминание о том, что времена изменились и мы уже современные люди.
Касательно шепчущих:
Согласно королевскому указу
обо всех происшествиях следует докладывать лицу, наделённому соответствующими полномочиями. В данном округе этим лицом является преподобный О. Тейт.
Угрозы недопустимы. Пытки недопустимы.
Казни абсолютно недопустимы.
Последнее слово подчёркнуто – на случай, если кому-то текст покажется недостаточно убедительным. Видите ли, подобные происшествия уже случались, где-то в деревне к северу отсюда. Одну девочку обвинили в том, что она шепчущая. Её судили, признали виновной; она пыталась доказать свою непричастность, но в итоге её всё равно утопили.
– Салли, поторопись! – Я оглядываюсь на плакат. Шепчущие. Те, кто умеет разговаривать с мёртвыми. Кровь приливает у меня к лицу.
– Ладно-ладно, не бузи! Я взяла нам большую, самую жирную булочку! – отвечает она и хихикает. – Пег, ты снова изучаешь этот указ?
Я пожимаю плечами:
– Я всё время вспоминаю ту бедную девочку. Если бы только… ай! – от толчка Салли я буквально теряю равновесие.
– Пф! – фыркает она. – Если бы только что? Если бы только они додумались повесить пару плакатов? Боже мой, Пег, половина громил, которые на такое способны, не умеют читать, а если и умеют, то только жалуются, что святоши мешают им «следовать традиции». Сама я не вижу в этом смысла. В любом случае, – добавляет Салли, театрально подмигнув мне и помахав на прощание мистеру Суитингу, – в наших краях уже десятки лет никто слыхом не слыхивал о шепчущих – или выродках, если сказать погрубее, да, детка?
– Тихо ты, не дури – кто-нибудь услышит! – свистящим шепотом одёргиваю я подругу, и мы направляемся обратно. Розовое личико Салли буквально светится от счастья, когда мы берёмся за руки и идём дальше, кивая прохожим.
Салли четырнадцать, она на два года меня старше, но это совсем не заметно. Она совершенно бесхитростная, и от этого выглядит младше. По ней всегда всё видно: и хорошее, и плохое. Мама говорит, что она «ребёнок в душе», и это именно так.
Кое-кто в деревне, миссис Далвич например, говорит, что Салли «слегка того, как и все Хаббарды». Вот, кстати, и она, вся седая и злющая, под стать своей тощей чёрной кошке – затаилась за склянками с зельями и мазями, выставленными в окне аптеки. Это последнее здание на улице, дорога огибает его и бежит вверх по холму, к моему дому. Внутри аптеки полки уставлены стеклянными бутылочками, заткнутыми пробками, инкрустированными драгоценными камнями, и на каждой белеет написанный от руки бумажный ярлычок.
– Доброе утро, миссис Да-а-алвич, – нараспев говорим мы, специально растягивая первый слог; к такой маленькой дерзости не придерёшься, а Салли немного приободрится: деревня у нас маленькая, и она знает, что говорила про неё эта старая злобная летучая мышь.
А затем мы переходим на бег и не сбавляем темпа до тех пор, пока в груди не начинает гореть, а ноги – ломить от боли, а нам смешно, потому что мы уже обежали аптеку и завернули за угол, теперь нас никто не увидит.
– Видела, как она пялилась на меня? – кричит Салли, замедляя шаг, и я искоса смотрю на неё. Она поджала губы, а её чудесные серые глаза стали свинцовыми и мрачными. Верный признак того, что она в ярости.
– Она не пялилась на тебя, Салли, она просто смотрела в окно, вот и всё, – я игриво толкаю её локтем, надеясь развеселить. – Идём. Ты же не хочешь, чтобы у тебя были неприятности, тем более сейчас, когда у тебя новая работа и всё такое.
– Она считает, что она лучше меня, так ведь? Потому что я Хаббард, и все вокруг считают себя лучше нас.