Проблем с контролем не было, да и не воспринимал Риман силу, как нечто чужеродное, нуждающееся в постоянном укрощении, и всё же применять дар на близких не любил. Да и не так часто приходилось это делать – о королевской чете заботился лорд Эйдал, Алира уже давно ушла под сень храма, оставался только брат. Если раньше Риман помогал ему прятать сбитые коленки и царапины на наиболее видных местах, то теперь работы прибавилось. Она была совершенно не в тягость, всё же между братьями были на удивление теплые отношения.
Самир ещё до рождения был близок с Алирой, как никто другой. Более тихий и незаметный, особенно на фоне рано повзрослевшего брата, он уже тогда, будучи несмышленым ребенком, старался заботиться о маленькой сестренке. И она тянулась к нему, будто в близнеце находила что-то такое, что успокаивало и усмиряло её страхи. Внешне же, несмотря на то, что рождены с разницей в четверть часа, они были совершенно не похожи. Даже более того, казались противоположностями друг друга. Маленькая сероглазая девочка с черными, как смоль, косичками и уже в детстве рослый, кареглазый, но с отцовскими светлыми волосами Самир.
О том, что принцесса принадлежит храму, стало известно едва ли не сразу после её рождения. Рождения, которое едва не стоило жизни их матери. Риман хорошо помнил, как за два дня резко осунулся и постарел отец. Как после ночи, проведенной у постели роженицы, из покоев королевы вышел совершенно седой магистр Эйдал…
Они выторговали у храма пять лет. Пять лет, которые маленькая провидица провела с семьей. Пять лет, которые она была ребенком, балуемым и обожаемым. Не будущей жрицей, просто девочкой.
Тяжелее всего отъезд Алиры пережил Самир. И без того не особо общительный, он замкнулся, не желая признавать, что это необходимость. К тому времени дар принцессы начал пробуждаться, и даже постоянное присутствие рядом одной из искуснейших жриц не спасало, тянуть дальше было просто опасно. В первую очередь для самой раскрывающейся провидицы.
Риман не знал, насколько тяжело далось расставание родителям. Отец вообще редко говорил о своих переживаниях, мама же, видя слезы на глазах сыновей, как всегда тихим и ласковым голосом сказала, что ничего страшного не произошло. Да, Алире пришлось уехать, но она жива, здорова, да и до храма совсем недалеко, а противиться желанию правящей семьи видеть ребенка жрицы не рискнут. В последних словах королевы было что-то такое, что Риман сразу поверил – точно не рискнут. Уж он наверняка бы не стал.
А что ещё долгие недели Её величество просыпалась с красными опухшими глазами, так это всё ветер со стороны Пустыни. И все они соглашались, не упоминая вслух, что до привычных летних ветров, приносящих пыль и красный песок, ещё больше двух месяцев…
- Ты ведь видел её? – Самир не поднял глаз, сосредоточившись на застегивании камзола так, будто от этого зависела его жизнь. – Она счастлива?
У Римана даже не возникло сомнения, о ком он спрашивает, и, пару мгновений подумав, ответил:
- Алира выглядит… умиротворенной.
Младший принц молча кивнул, и пусть сам он тоже не выглядел счастливым, но и резкости в движениях стало меньше. А вот умиротворения там как-то не наблюдалось…
Тонкая нить вилась между пальцами шелковой травой, что пригибается малейшим дуновением ветра. Она скользила по коже, послушно следуя за челноком, и укладывалась в нехитрое плетение. Один ряд. За ним второй…
- Алой каплей своей крови душу я твою укрою,
Отведу дурные мысли, исцелю твои печали…
Кольнуло палец, и нить действительно окрасилась алым, но Кеа, будто завороженная, продолжала едва слышно напевать:
- … от лихой тяжелой хмари, что наводят злые духи,
Словом крепким, словом тайным прогоню твои несчастья.
С тихим шелестом скользил челнок, едва слышно постукивая о деревянную рамку. Метель за стенами подпевала тонко и печально, словно просилась пустить к печи, погреться у живого огня.
- Хватит.
Линискеа вздрогнула, выронив нить, и едва не опрокинула станок, почувствовав, как плечо резко сжала чужая рука. Жесткие пальцы сдавили так, что уже к утру там проступят синяки, но Кеа поспешила подхватить раму с натянутыми нитями основы, пока не разлетелась деревяшками, годными разве что на растопку.