Она стряхнула муку с ладоней, даже сделала шаг к сундуку, но открыть его не успела, остановленная голосом деда:
- Ко мне сегодня подходил Авар, просил тебя в жены своему сыну.
И хорошо, что успела отложить тесто, оно бы точно выпало из ослабевших пальцев. Щеки залило горячим румянцем, таким, что даже уши загорелись, будто за них оттаскали. Случалось и такое... Но вслед за этим накатила другая волна – обиды и разочарования.
Она ведь знала, что нравится Олису. Тот ясно давал понять это внучке шамана, пытаясь нехитро, но так приятно для девичьего сердца ухаживать. Та чаша на празднике. Или приглашение на танцы у костра, куда, впрочем, Пааво внучку не отпустил – мала ещё! И слышавшие это другие девушки втихомолку посмеивались, глядя на смущенную и раздосадованную Линискеа. Хотя сами были едва ли не младше, впрочем, вслух ничего не сказали, страх перед шаманом, которым пугали с младенчества, был неискореним.
Маленькие лохматые букетики цветов, будто случайно оставленные возле двери. По правде сказать, там было больше сорняков, чем луговых цветов, но эти растрепанные метелки были дороже дорогих резных заколок.
Вот только замужество не для неё, и Кеа знала это. И если раньше знание это было неприятным, но далеким, будто и не её касающимся, то теперь накрыло с головой, словно кто-то стряхнул налипший на огромную ель сугроб. И снег этот упал на голову, оглушил, запорошил глаза, ледышкой свалился за шиворот, противно холодя спину. Выбивая землю из-под ног и дыхание из груди.
Вот и сейчас, с трудом сглотнув колючий ком в горле, Линискеа тихо спросила:
- Что ты ему ответил?
- Что ты нужна мне. Я уже стар, скоро придет моё время уходить за солнцем, и до тех пор ты будешь в моём доме. И если его сын решил, что только тебя видит женой и матерью своих сыновей, дождется.
Она медленно кивнула, принимая его ответ. Хотя очень хотелось закричать в голос и ногами затопать, будто избалованный ребенок.
- Он… Что-то ответил?
- Нет.
Голос шамана был негромок, но раскатист. От него вздрогнула Кеа, так и не поднявшая взгляд, чтобы дед не заметил тщательно сдерживаемых слез. Приоткрыл глаза дремавший возле печи кот, дернул круглым, когда-то обмороженным ухом и потянулся, на мгновение ощерив зубы. Заметил вошедшую Акку и вскочил, подбежал ближе, норовя попасть под ноги и алчно поглядывая на горшок в её руках.
- Извертелся весь, хольмово отродье, наступлю же, - служанка отодвинула его ногой, впрочем, довольно осторожно. Мышей она не любила больше, чем кота. – А ты его стоишь? Лепешки не готовы, а она руки опустила.
Кеа все-таки подняла глаза, смаргивая слезы, и даже повернулась к столу, но всё же не выдержала, рванулась, едва не сбив с ног Акку. Выбежать бы на улицу, с размаху на холод, чтобы он ударом в грудь заморозил дыхание, выстудил слезы до колких кристаллов на щеках… Но там сейчас людно. Она ведь слышала далекие визги детворы, играющей у дома, и пусть с того дня, как выпустила силу в море, прошло немного, чувствовала, что может не сдержаться. Потому белкой нырнула в свой угол, дернула шкуру, едва не сорвав её с веревки, на которую та крепилась. И теплый мех покрывала укутал мокрые щеки, заглушая рыдания.
Кеа слышала, как окликнула служанка, но отвечать не стала. Да и не нужно было, потому что дед веско сказал:
- Не трогай.
Спрятаться ото всех, лучше бы, конечно, в лесу, но и сунуть голову под подушку тоже неплохо. Жарко, душно, ворс липнет к лицу, зато темно и даже почти тихо.
Она даже не могла сказать, чего больше было в тех слезах – обиды от того, что снова из-за проклятого дара, невесть от кого доставшегося, не может жить обычной жизнью, или несостоявшегося замужества. Любила ли она Олиса? Пожалуй, да. И сердце рядом с ним частило, когда встречались взглядами, и жар к лицу приливал. Ладный и статный, с широченными плечами и уже отросшей светлой бородой, сын кузнеца считался первым красавцем. Так что таким же румянцем и горящими глазами его провожали почти все девушки деревни. Поначалу Линискеа не обращала на него внимания, но потом, заметив, как реагируют на него подруги, и сама стала тайком засматриваться… Досмотрелась.