Она резко открыла глаза, смаргивая кровавые слезы, но не отпрянула, понимая, что нашла того, что был ей нужен. Он далеко, так далеко, что никаким даром не дотянуться, но Великая мать всесильна, нужно лишь попросить.
Натянулись невидимые нити, дрогнула широкая полоса воды, словно река внутри моря. Воспротивились чуждой воле, меняющей их направление, уводящей с курса, которым следовала эта река много лет, и Кеа показалось, что ничего не получится. Гнев воды, в чью мерную жизнь она вмешалась, больно отдался в груди, ведьма сжала зубы, стараясь не упустить этой нити.
Куда? Куда её вести?! Невозможно перетягивать веревку, надрываясь из последних сил, если конечная точка неизвестна. Острова… Их много, какой именно?
Почему-то сразу вспомнился узкий язык галечного берега, и одинокий утес, свидетель казни невинного ребенка. Суровые исчерна-зеленые ели, прячущие под своими кронами мягкую траву и сухие иглы, ломкие и ароматные. Стена, окружающая деревню, и каждый знак, выведенный на ней рукой старого шамана. Акку. И даже коза Сайма.
Дом.
Кеа не знала, как им удалось вернуться. Возможно, у неё получилось упросить воду не губить своё неразумное дитя, разбудившее стихию. Или же просто рыбаки в страхе за свои жизни смогли вернуть лодочку к пристани. Она с трудом сохраняла сознание, и только крепкая рука деда, который держал Кеа, не дала ей вывалиться в волны, подбрасывающие лодку, будто щепку.
Линискеа не помнила, как истерзанное бурей суденышко причалило, провалившись в забытье раньше, чем ступила на скользкие доски. Город казался застигнутым врасплох неожиданно сильным для весны штормом и теперь спешно прятался по домам и постоялым дворам, пережидая непогоду.
Когда Линискеа открыла глаза, перед ними плыло и кружило. Потолочная балка, с которой, помимо пучков трав, предохранявших от насекомых, свисали и пыльные плети паутины, изгибалась волнами, усиливая дурноту. Губы и язык были сухи настолько, что не получилось бы выдавить и звука, но этого и не потребовалось. Стоило шевельнуться, как над ней тут же появилась всклокоченная светлая голова, а припухшие от слез глаза обвели девичье лицо внимательным, почти недовольным взглядом:
- Горазда ты спать… - Ингмар не договорил, шмыгнув красноватым носом. И ещё сильнее нахмурился, стараясь за показной суровостью скрыть страх за сестру. – Дед сказал, чтобы тебя не будили, а ты спишь и спишь!
- Ск…олько? – Сухая нижняя губа лопнула от попытки заговорить, и на языке появился уже знакомый солоноватый вкус.
- Третий день… - Мальчик, мгновение поколебавшись, легко толкнул Кеа, показывая, что той не мешает подвинуться, и полез в ней под бок. В постели тут же стало тесно, но Линискеа даже не подумала протестовать.
Шевелиться было не столько больно, сколько невыносимо тяжело. Каждое движение требовало неимоверных усилий, отдававших нудной тошнотой. И вызывало волну слабости такой силы, будто она весь день таскала неподъемные камни. Ныли кончики пальцев, и уши, и мизинцы на ногах, и даже волосы. Вся она была изможденным комком костей и мышц, каждой из которых не было покоя. Казалось, даже сорочка, прикрывающая тело от шеи до пяток, падала неподъемной тяжестью.
Ингмар немного повозился под её рукой, потом затих, громко и сосредоточенно сопя Кеа в подмышку. От этого было немного щекотно, но прогнать мальчишку и не подумала. Только слегка повернула голову, но видела только кончики выгоревших добела вихров, а за ними узкое подслеповатое окно, закрытое нынче ставнями. Сквозь щели проникал мутноватый свет. То ли утро, то ли вечер, то ли притянутые её колдовством тучи ещё не разошлись…
- Где дед? – Голос был тоже непривычным, хрипловатым, да и горло саднило, наверное, застудила.
- Ушел на совет, - Инграм снова заерзал, будто знал что-то очень важное и секретное, и оно теперь жгло его изнутри, а говорить нельзя. – Тебе больно?
- Немного. – Кеа тяжело сглотнула, и мальчик, будто опомнившись, спрыгнул с кровати, отчего та вздрогнула, а девушка поморщилась, чтобы через пару мгновений вернуться с глиняной плошкой, до краев наполненной водой. Линискеа осторожно, стараясь не растревожить саднящие губы, припала к краю, с некоторым трудом глотая прохладную влагу. Та отдавала чем-то травяным и чуть горчащим, наверное, Пааво оставил этот отвар. – Что ты делал это время?
Вода если не придала сил, то помогла проснуться, и Кеа, натянув повыше одеяло, внимательно слушала рассказ брата, поначалу сдержанно ронявшего слова, а потом начавшего привычно тараторить.
Про невиданную непогоду, которую почему-то не смог предсказать никто в городе. Про ветер, налетевший так внезапно, что перевернул несколько столов на ярмарке, и торговцам пришлось улепетывать от хлынувшей с неба воды, бросив товары размокать в лужах. Про то, как сам Ингмар волновался, когда ни дед, ни сестра всё не возвращались, а небо совершенно почернело. На моменте, когда один из охранников шамана принес бесчувственную девушку, мальчик запнулся и ненадолго замолчал.
- Пааво приводил целителя, тот сказал, что ты сильно испугалась, вот и спишь. Но это же неправда! – Забывшись, братишка снова запрыгнул на кровать, отчего и деревянные полати, прикрытые набитым соломой матрасом, и сама Кеа одинаково охнули. – Ты же ничего не боишься. Ни мышей, ни змей, ни пауков. И грозы видела, чего там бояться? – Мальчик возмущенно покачал головой, будто не он пару минут назад рассказывал, какой страшной была буря. – Ты встаешь?
- Попробую. Отвернись.
Ингмар совершенно по-взрослому закатил глаза, но уставился на дверь, заложенную на засов, прислушиваясь к шорохам за спиной. И волнуясь, что не успеет подхватить сестру, если той придет охота свалиться. Пожалуй, такой бледной он не видел Линискеа никогда, и оттого было страшно.
И обидно, что его они с собой не взяли, уж Ингмар смог бы защитить Кеа от того, кто такое с ней сделал!
И любопытно – что же такое делал дед перед тем, как вернуть её совсем больной и слабой? Как только его оставили сторожить сон сестры, мальчик осторожно отогнул воротник её рубашки и посмотрел на спину. Сам он валялся в таком забытьи только раз - непутевый отец, совсем потерявший человеческий облик из-за выпивки, всыпал плетей, когда сын не смог ничего выпросить или украсть. При воспоминании об этом уже зажившие следы на спине начинали чесаться и будто поднывать. Но на коже Линискеа ничего такого не было, и Ингмар облегченно выдохнул. Пааво никогда его не бил, разве что мог оттаскать за ухо за непослушание, но она никогда такой не была. Будто из неё всю жизнь вытянули...
Сестру он любил, хотя Кеа и заставляла умываться и следить за опрятностью одежды, зато часто тайком совала вкусные кусочки, защищала перед сварливой Акку и вообще была хорошей, хоть и немного странной. Как, впрочем, и все девчонки. И умела плести очень красивые пояса из кожаных лоскутов, такого, как у Ингмара, во всей деревне больше ни у одного мальчишки не было!
- Есть хочешь? – Он покосился на блюдо, прикрытое куском полотна. Оттуда пахло копченым мясом и хлебом, и хоть Ингмар не так давно поел, от этих ароматов бежала слюна.
- Если ты будешь со мной, - Кеа, успевшая накинуть платье и кое-как затянуть шнуровку на корсаже, присела на край постели, чувствуя, что по виску скользит капля пота, а ноги трясутся, как у новорожденного жеребенка. Дойти до маленького грубо сколоченного стола было и вовсе невозможно. Есть не хотелось, более того, одна мысль о пище вызывала дурноту, но она понимала, что без еды сил не набраться. – Неси всё сюда.
- Акку не разрешает есть в постели, - Ингмар, уже схватившийся за блюдо, остановился, вопросительно поглядывая на бледную сестру.
- А мы ей не скажем.
Удовлетворившись этим ответом, мальчик перенес и блюдо, и кувшин с молоком к кровати и уселся рядом с Кеа. Та медленно разминала в пальцах хлебный мякиш, буквально по крошке разжевывая, и временами, когда думала, что он не видит, болезненно морщилась. И это было так не похоже на его сестру, что Ингмар, отложив для неё самые мягкие кусочки мяса, не поднимая глаз, спросил глухим голосом:
- Ты же не умрешь?
От этого вопроса Кеа перестала делать вид, что жует, и даже растянула губы в улыбке:
- В ближайшее время не собиралась.
- Ну, и хорошо.
Молчание перестало быть настороженным, и Ингмар с некоторым сожалением придвинул блюдо ближе к сестре, вдруг вспомнив слова деда, которые тот бросил перед выходом из двери постоялого двора:
- Ешь и набирайся сил, Пааво сказал, что завтра мы возвращаемся домой.