То, что Ингмар уже убежал обратно на пастбище, старый шаман успел шепнуть, как и то, что своенравный мальчишка будет молчать, поэтому теперь дело за самой Кеа. Тревога за брата, тугим узлом свернувшаяся у сердца, чуть ослабла, полностью же успокаиваться было рано.
Камни ложились под ноги ровной дорогой, будто сами скалы хотели помочь, потому уже через несколько минут она осторожно поднялась на высокий берег. И затаилась в тени валуна, внимательно глядя на тех, кто оставался на опушке. Ветер дул от леса, потому она была относительно спокойна, даже если и издала шорох, они её не услышат.
Темноглазый южанин сидел рядом с Пааво. Так близко, как садилась сама Кеа, когда дед рассказывал ей предания далеких предков, и девочка боялась лишний раз вздохнуть, чтобы не отвлечь. А теперь с тем же вниманием его слушал чужеземец. И не только он один, рыжий стоял в паре метров от шамана и тоже прислушивался к их разговору, вот только этот недовольно хмурился и даже пару раз покачал головой, будто услышанное ему не нравилось. Кеа оно тоже не нравилось, пусть даже не знала, о чем идет речь.
Смазанное движение привлекло внимание, и девушка задержала дыхание, понимая, что тот третий, которого она постоянно упускала из виду, смотрит прямо на неё. Руки его спокойно лежали на поясе, вот только Линискеа помнила, как быстро он может выхватить оружие. И зачем-то подняла и показала свои ладони, в которых ничего не было. Молчаливый южанин никак не ответил на этот жест, но через пару мгновений перевел взгляд чуть правее, и Кеа смогла выдохнуть. То, что уже какое-то время она сдерживала дыхание, поняла только, когда всё прекратилось.
Дед закончил говорить, и Риман, немного подумав, медленно кивнул, чем вызвал новый приступ недовольства рыжего. Никак, впрочем, не проявленного. И заговорил, так же тихо и неспешно, как шаман до этого. Кеа досадливо поморщилась, потому что до неё не доносилось ни звука, и уже хотела было уходить, когда Пааво, медленно стянув с косы зажим, прижал к его краю палец…
А потом провел этим пальцем поперек лба, остановившись на точке между бровями. Алый мазок маслянисто блестел на солнце, и вот теперь Линискеа, аккуратно отступила, следя за тем, чтобы не запнуться о камни. О том, что она подсматривала, молчун обязательно расскажет господину, и ей даже не было за это стыдно. Разве что чуть досадно, что её на этом подсматривании поймали, но не более того.
Тропинка спустилась к воде, и девушка, подхватив и без того испачканный подол, бегом припустила вдоль кромки прибоя.
Что бы ни задумал дед, он уверен, что для деревни это безопасно, иначе никогда не дал бы клятву на крови. В чем он клялся, она не знала, зато была уверена, что принудить шамана никто не сможет…
Кеа раскраснелась и запыхалась, когда добежала до излучины широкого ручья. Из-за кустов доносился смех и разговоры, к которым она поначалу не прислушивалась, занятая своими мыслями. А потом, разобрав своё имя, замедлила шаг.
- Зачем Олису эта гордячка? – Голос младшей дочери старейшины деревни она узнала сразу. И даже хотела подойти, потому что с Маликой если не дружила, то и никогда не враждовала. Впрочем, желающих поссориться с внучкой шамана было немного. – Старик всё ищет внучке жениха побогаче, а как его не станет, так кому она будет нужна. Ходит, задрав нос, а сама по ночам бегает в лес, мне Тарик рассказывал. – Она чуть понизила голос, но шум ручья, казавшийся до этого таким громким, будто стих, давая Линискеа расслышать каждое слово. – Гулящая она! А дед прикрывает этот позор, знает, что после свадьбы об этом всей деревне станет известно, вот и перебирает. Тарик так и сказал Олису, а тот…
- Тише ты! Про шамана говоришь, не забывай. А Тарику мало от Олиса досталось, если продолжает языком трепать. - Кто пытался одернуть Малику, Кеа не поняла, замерев за кустом и сжав пальцы на ветке так, что те больно впились в кожу. Стало ужасно обидно за несправедливость обвинений и за завистливую злобу в голосе той, кому никогда не сделала ничего дурного. И страшно – значит, её видели…
Слушать дальше она не стала, хотя и стоило бы. Вот только испуганный визг сплетниц, которые вместо того, чтобы стирать белье, перемывали кости, тоже слышала. И даже не испытала малейшего раскаяния за то, что тихий ласковый ручей вдруг поднялся невысокой волной, которой хватило, чтобы забрызгать прачкам платья и вымочить ноги. Зато было тревожно от того, как легко это далось. Она ведь ничего и не пыталась сделать, только захотелось вдруг, чтобы они замолчали. Ну, визг это, конечно, не молчание, зато обсуждать Кеа они точно перестали. И хорошо, что так, а не от того, что их пришедшей волной утянуло на дно.
Потому и поторопилась сбежать, юркнув в калитку. И за дверь прошмыгнула, стараясь не смотреть по сторонам и не вслушиваться. Мало ли что услышит…
- Корзинка где?
Служанка неторопливо мела пол связанными в тощую метлу прутиками. И этот звук, такой обыденный и привычный, показался Кеа родным и даже приятным.
- Приплыли южане. - Перед тем, как сказать это, Кеа оглянулась, проверяя, плотно ли закрыта дверь. – Пааво сейчас говорит с ними в лесу, я бежала по берегу.
Она медленно, будто утратив последние силы, прошла к очагу, усевшись на покрытый войлочной накидкой сундук, и подняла глаза на служанку. Та прекратила подметать, с трудом разогнула сгорбленную спину и внимательно осмотрела девушку. Скользнула взглядом по мятому платью, по растрепанным косам, вгляделась в глаза… А потом покачала головой и продолжила шуршать по полу, бормоча под нос:
- Южане… Приплыли и приплыли, эка невидаль. А на тебя, разиню, корзинок не напасешься…