Лет десять назад один из последних непокорных ярлов решил показать свою силу и несогласие с тем, что верховный конунг в обход многолетних традиций не сложил с себя эту должность после того, как закончился военный поход. Кеа до сих пор не понимала, в чем провинились жители многочисленных островков, разбросанных во внутреннем море. Почему тому ярлу было не пойти войной на Рендебю, не бросить слова в лицо конунга и не вызвать его на честный бой? Почему вместо этого он стер с лица земли несколько деревень, убив или забрав по праву военной добычи их жителей? Разве мирные рыбаки виноваты в том, что ярлы никак не могут поделить власть так, чтобы каждый отхватил по куску…
Это был последний военный поход Пааво. Его и не звали, всё-таки уже тогда он был стар, но и отговаривать не стали.
Красные полосы по щекам, шрам, как раззявленная пасть чудища через половину лица. Гортанная песня, слыша которую, Кеа, зажимала уши ладонями и кусала губы, чтобы не закричать от боли. Наверное, то было первое проявление её дара, ещё спящего, но отозвавшегося на творимый рядом ритуал. Шаман проводил его прямо в доме, велев Акку уйти на женскую половину и не показываться, пока он сам не уйдет.
Служанка так и сделала, она забралась на полати, сжав в объятиях сопротивляющуюся Линискеа, и там просидела несколько часов, не выпуская из рук девочку. И отдернуть занавесь, чтобы посмотреть на деда, тоже не позволяла. Но когда дрема окончательно одолела Акку, Кеа смогла потихоньку отклониться так, чтоб в узкую щель видеть, что происходит в доме.
Худое обнаженное тело деда, всё покрытое шрамами и расписанное непонятными символами, казавшееся удивительно некрасивым. Страдание на его лице, пока он с закрытыми глазами нараспев произносил какие-то слова. Тянущиеся к его рукам языки пламени, оставляющие на коже багровые опухших отметины, боли от которых он будто не чувствовал.
Блеснуло лезвие ножа, и в заранее поставленную посудину зачастили капли густой крови. Они разбивались о поверхность налитого туда темного пива с легким плеском, и от каждой уроненной капли Пааво светлел, будто с кровью он лишался части чего-то страшного и тяжелого.
А потом лицо его вдруг разгладилось, успокоилось, на тонких губах даже появилась улыбка. И была она такой страшной, что девочка как можно тише отодвинулась, опустила голову и уткнулась в плечо служанки, наивно надеясь, что раз она ничего не видит, то и её этот странный пугающий незнакомец, который выглядел, как её дед, тоже не рассмотрит.
Пааво пел до утра, к которому голос его окончательно осип и стал похож на карканье старого ворона.
Он ушел, когда на улице совсем рассвело, бережно держа перед собой наполненную чашу.
Выходить Кеа тогда не позволили, и она только со слов знала, что каждому из воинов, которые шли в поход, Пааво дал отпить кровавого угощения. И каждый, испробовав его, терял страх и сомнения, готовый голыми руками на части рвать врага…
Ярл не узнал, какова ярость разбуженного кровавого наследия Ратуса, его убили свои же соратники, которые поняли, что проиграют, потому обменяли голову бунтаря на помилование для себя. Впрочем, в течение следующих пары лет все они умерли и, вроде как, даже своей смертью. Пааво, говоря это, криво усмехался и качал головой, и маленькая Кеа не понимала, почему. Теперь, кажется, поняла…
Потому для этого же Римана будет лучше, если уроки его будут не так наглядны, как дедово шаманство, ведь теперь Линискеа может и не сдержать дар, который запросто уничтожит угрозу. А убивать сына правителя пустынников она всё же не планировала.
Пааво вернулся ближе к рассвету. Тяжело, пошатываясь от усталости, прошел к очагу и не столько сел, сколько рухнул на лавку. Кеа проснулась, ещё когда он только отворил дверь, чутко прислушиваясь, не нужна ли помощь. Дед хоть и стар, но всё так же горд, потому унижать его проявлением излишней тревоги она не хотела. Но когда услышала, как дыхание с присвистом вырывается из его груди, молча вскочила, даже не стал накидывать платье поверх нательной рубахи.
Он сидел, перегнувшись едва не пополам, и в темноте Кеа было не рассмотреть его лица, но она была уверена, что губы его посиневшие и холодные, такие же, как и ледяные пальцы, которыми шаман скреб шею, будто довольно свободная шнуровка ворота душила, не давая вдохнуть.
- Помоги, - неслышно подошедшая со спины Акку легонько подтолкнула Линискеа, кивая в сторону дедовой постели. Как она смогла так неслышно подойти, если ещё пару часов назад едва таскала ноги, вполголоса ругая собственную немощь, меняющуюся погоду и болящую спину. Теперь де служанка без видимых усилий помогла оттащить Пааво на его половину. Впрочем, теперь это не составляло большого труда – некогда сильный воин теперь весил немногим больше самой Кеа. Кожа его под пальцами внучки казалась прохладной и немного липкой. Но хоть за шею перестал хвататься.