Отец подтвердил его мысли:
- Я знаю, ты не можешь отказаться от испытания, просто помни – если что-то пойдет не так, война может начаться на сотню лет раньше, чем этого можно было бы ожидать.
Стынь вымораживала дыхание, от неё склеивались ресницы, а глаза застил пар при каждом выдохе. И сердце в груди словно спотыкалось, замирая на миг, чтобы потом начать биться отчаянно и суматошно, будто в попытке разогнать кровь по мерзнущему телу.
Крупные белесые звезды висели прямо над головой, но сил посмотреть на них не было. Вернее, даже не сил, а времени. Приходилось вглядываться в темноту, чтобы не сойти с дорожки, не оставить лишний след. Пусть снег смерзся каменным настом, но сверху его припорошило тонким слоем изморози, последними крохами влаги, выжатой из воздуха лютым морозом. Да и путь этот она могла пройти даже с закрытыми глазами, от зрения в ночи мало толку, но продолжала исправно всматриваться в темноту, чутко замирая при малейшем подозрительном шуме. Но сквозь собственное надсадное дыхание слышалось только далекое уханье совы.
В особо суровые зимы зверьё, влекомое ароматами жилья, подходило слишком близко. И пусть опасность для тех же волков была ничуть не меньше, чем для людей – теплые шкуры неплохо спасают от мороза не только их законных носителей, но и накинувшего мех на плечи человека, - выходить за пределы деревни по одному желающих было немного. Совсем другое дело – шаман. Если кого и удивит, что тот в подобное время вышел за стену, окружающую деревню, спрашивать, зачем ему это понадобилось, не станут. И окликнуть не рискнут. Даже просто случайно отвлечь побоятся, этим она и пользовалась.
Предрассветное время выдалось особенно суровым, пусть этот рассвет настанет ещё и не скоро. Лишь через несколько дней солнце начнет показываться краешком над ломкой линией горизонта, расчерченной черными верхушками елей на фоне темной синевы с брызгами звезд. Прошло больше десяти дней, как светило ушло за кромку неба, усилив и без того лютые холода.
А пока стволы с трудом различимых в обманчивом сумраке деревьев потрескивали и едва слышным гулом жаловались друг другу на мороз. Широкие лапы, почти прижатые к земле наметенными сугробами, казались скрюченными когтями притаившихся чудовищ, но выбора не было, приходилось стискивать зубы и идти к заливу.
Пальцы на ногах, бережно укутанные в теплую шерсть и меха, начали замерзать, и девушка ускорила шаг, пытаясь согреться движением. Потуже стянула края капюшона, не давая холоду скользнуть внутрь, забрать ледяным дыханием хрупкое человеческое тепло. В огромной дедовой шубе, слишком широкой в плечах и длинной, так что полы волочились по земле, она едва переставляла ноги, упрямо пробираясь в темноту. Нашитые на густой медвежий мех костяные фигурки глухо постукивали, словно следом шел кто-то с посохом. От этого желание оглянуться было почти нестерпимым, но она упрямо смотрела только вперед.
Ещё несколько поворотов, и покажется ровная гладь воды, скованная настолько толстым и плотным льдом, что тверже скал, устремляющихся от берега вглубь суши. Они наползали в воду, будто пытаясь вытеснить море подальше, отвоевать у него ещё немного земли. И высокие ели, покрывающие гору, словно мох старые валуны, теснились нетерпеливыми захватчиками, но… Море сильнее, хитрее, разрушительнее. И терпеливее. Мудрее. Оно веками подмывало гранит скал, исподволь разрушая подножья гор. Оно манило Линискеа, и сопротивляться зову не было никакой возможности.
Последние несколько дней были особенно тяжелыми, непонятная тоска сжимала грудь так, что было трудно дышать, ночами же снились кошмары, в которых её захлестывала вода, утягивала на дно, а когда Кеа пыталась выплыть, поверхность тут же затягивалась коркой льда, чистого и совершенно прозрачного. Сквозь него видно было, как угрюмо качает головой дед, глядя на полынью, в которой сгинула внучка, и сколько она не стучала в такую хрупкую, но неразрушимую преграду, так и не могла расколоть её. Кровь с разбитых рук смешивалась с водой, алыми лентами обвивала тонущую девушку и застывала складками траурного одеяния, не хуже цепей приковывая к дну.
Она просыпалась с глухими криками, чувствуя в горле вкус соли и крови, и Акку, старая служанка, которая постоянно брюзжала и норовила уколоть насмешливыми словами, поила горячим козьим молоком, сдобренным медвяными травами, и шептала заговор от духов, терзающих молоденькую госпожу. Хотя, какая из неё госпожа… Так, приблудыш, нажитый сыном старого шамана от гулящей девицы. И когда Кеа, проснувшись и поняв, что это было сон, немного успокоилась, Акку так ей и сказала. Наверное, чтобы девушка не решила, что те же духи подменили старую склочницу.