Подумав об этом, Линискеа торопливо изобразила жест, отводящий злые силы, и ускорила шаг. Меховая пола шуршала позади, будто хвост, а капюшон упал на глаза, загородив и без того почти неразличимую тропинку. Этого хватило, чтобы оскользнуться на покрытом изморозью валуне и почти кувырком выкатиться на берег. Варежка с левой руки слетела, и Кеа, с трудом передвигаясь на четвереньках, вслепую вытянула её вперед, надеясь, что до воды уже недалеко. Потому что сил подняться не осталось.
Море было там. Оно будто кипятком ошпарило кончики пальцев, но через мгновение перестало терзать нежную кожу холодом. Вместо этого ласковым дыханием матери прильнуло к подушечкам, а потом потянуло что-то из глубины её тела. То самое, что звало и тосковало, наполняло яростью и желанием отбросить разумную предосторожность, и Линискеа до крови закусила губу, чтобы не закричать от сладкой муки. Лёд под ладонью менялся, он сминался будто глина в руках умелого гончара, податливый и послушный её воле. Глухо зарокотало вдали, треск лопающихся смерзшихся пластов воды, стонущих от разрывающей их силы, звучал, словно плачь. Загрохотали камни, осыпавшиеся с утеса, что нависал над входом в залив, эхо их падения подхватил ветер, разнес в темноте погребальной песней…
Она опомнилась, когда начали замерзать колени. Дрожали руки, слезились глаза, но на душе, несмотря на ещё более усилившуюся усталость, стало светло. И легко. Хотелось смеяться и плакать, будто залпом выпила чарку крепкого пива. Такое ей подал Олис на празднике урожая, и при воспоминании об этом кровь до сих пор приливала к щекам. Пусть Кеа успела сделать только пару глотков, когда её окрикнул дед, взглядом велев опустить чашу, но впечатлений хватило на несколько месяцев.
Девушка тяжело поднялась, озираясь в поисках потерянной варежки, и, подобрав её, медленно побрела обратно. Теперь не пугали ни тени во мраке леса, ни то, что кто-то может её увидеть. Не увидят. Скорее всего, часовые на квадратной башне над главными воротами, услышав шум из леса, будут старательно отводить глаза, чтобы даже краем их не посмотреть на возвращающегося из темноты шамана. А утром слухи и сплетни разнесутся по всей деревне, и досужие кумушки за рукоделием будут шепотом обсуждать, делать предположения – что же понадобилось старому Пааво в лесу в такое время?
Линискеа приблизилась к высокой стене из плотно пригнанных толстых бревен, щерящихся в ночь заостренными кольями, но головы не подняла. Даже не от того, что боялась быть узнанной, но от навалившейся сонливости. Подошвы сапог из плотной дубленой кожи неслышно скользили по утрамбованному снегу, а шуба тут же заметала малейшие след подошв.
Кроме главных ворот были ещё одни, и они не охранялись. Но мало находилось смельчаков, готовых попробовать войти через скромную неприметную калитку с начертанной на ней рогатой руной. Она была белой и чуть светилась в темноте, и лишь кое-где это свечение приглушалось. Там, где дед недрогнувшей рукой втер капли крови покровителя рода. Говорят, тот медведь был силен и свиреп, и битва с хозяином леса длилась долго, но Пааво вышел из неё победителем. Сожженные кости тотема и нанесенные его кровью руны уже много лет исправно оберегали селение от бед, так что не зря гигант отдал свою жизнь. А шаман смиренно и с гордостью носил его отметины – левую щеку пересекали три глубоких неровных шрама, отчего губы его навечно застыли в кривой ухмылке. Поначалу Кеа боялась деда, плакала и отворачивалась, не желая смотреть на этого страшного человека. Глупая была… Тот, кто красив лицом, но ужасен внутри, намного опаснее.
А медведь и в самом деле был огромен, кому, как не ей, это знать. Кеа поддернула подол шубы. От меха тянуло травами и чем-то въедливым, отчего зудело в носу и хотелось чихать. А ещё так и не выветрившимся до конца запахом зверя. Ну, или ей так казалось.
Ладонь знакомо кольнуло, несильно, но всё же чувствительно. И только поэтому Кеа поняла, что не обморозила пальцы. Все-таки слишком долго она пробыла на берегу, забыв обо всем и растворившись в силе природы. Опасно и непредусмотрительно. Калитка всё же открылась, но не сразу, будто раздумывая – пускать или нет? И девушка поспешила юркнуть внутрь, под защиту стены. Здесь холод был ничуть не мягче, но от привычного запаха деревни стало спокойнее. Их дом был на самом краю, длинный, темный и узкий, похожий на тощего и облезлого кота. Горбатая крыша закрывала небо, за стеной левой половины сонно мекнула коза, послышалась какая-то возня.