Сердце Дзюнъэя бешено колотилось. У него в рукаве лежало состояние. И доказательство преступления.
Они уже почти вышли за ворота, когда сзади раздался крик. Голос судьи, тонкий и визгливый от ярости.
— СТОЯТЬ! МОЮ ПЕЧАТЬ! ЭТИ… ЭТИ УРОДЫ УКРАЛИ!
Дзюнъэй почувствовал, как кровь стынет в жилах. Их подловили? Но как? Он был так точен!
Охранники схватили их за руки. Акари выругалась сквозь зубы. Их поволокли обратно в зал.
Судья Бундзи, багровый от гнева, тыкал трясущимся пальцем в поддельную печать, которую он держал в руке.
— Смотрите! Она… она царапается! Она тёплая! Это подделка! Где оригинал, сволочи?!
Дзюнъэй обменялся с Акари мгновенным взглядом. План провалился. Теперь оставался только побег. Или…
И тут взгляд Дзюнъэя упал на одного из охранников. Тот стоял чуть поодаль и со странным, довольным выражением лица. И его рука была неестественно выпрямлена, будто что-то сжимала в кармане.
Мысль ударила, как молния. Не мы одни. Кто-то ещё хотел украсть печать. И этот кто-то действовал прямо сейчас, пользуясь их присутствием как прикрытием. Охранник подменил печать ещё раз, уже после них, и как только умудрился?!
Не думая, действуя на чистой импровизации, Дзюнъэй снова повалился на колени, заливаясь слезами.
— Виноват, ваша милость! Виноват! Это я! Это всё я! — он запричитал, ползя к судье.
— Что «ты», ничтожество? — зарычал Бундзи.
— Я… я видел вашу прекрасную печать, когда убирался! — всхлипывал Дзюнъэй. — Она укатилась! А я испугался, что вы меня накажете, и ничего не сказал вам! Но она там должна быть! Под вашим креслом!
Все глаза устремились под роскошное кресло судьи. В полумраке действительно было что-то похожее на камень.
Пока судья и охранники в замешательстве пялились под кресло, Дзюнъэй метнулся. Не к выходу. К тому самому охраннику. Его рука метнулась вперёд и выхватила из кармана ошеломлённого стражника… подделку своего клана, более качественную.
В зале повисла оглушительная тишина. Все смотрели то на Дзюнъэя с печатью в руке, то на охранника, чьё лицо побелело от ужаса.
— Вот… вот ваша печать, ваша милость! — торжествующе прокричал Дзюнъэй, протягивая камень судье. — Этот негодяй украл её и хотел чтобы обвинили нас!
Судья, красный от ярости и неразберихи, выхватил у него печать, сжал в кулаке, потом посмотрел на охранника.
— ЭТО ЧТО ЕЩЁ ЗА ЦИРК?! — завопил он так, что задрожали стены. — ВЗЯТЬ ЕГО!
Охранники, опомнившись, набросились на своего фальшивого коллегу.
Акари, не теряя ни секунды, снова вцепилась в Дзюнъэя.
— Ну, ясно, спектакль окончен! — рявкнула она, таща его к выходу. — Изыди, тупица, пока тебя тоже не заподозрили в этом бардаке!
На этот раз их никто не остановил. Они выбежали на улицу и пустились наутёк, оставив за спиной дом судьи, полный криков, обвинений и всеобщего хаоса.
Отбежав на безопасное расстояние, они остановились, прислонившись к стене. Акари смотрела на Дзюнъэя с новым, почти уважительным изумлением.
— Ты… ты гениальный сумасшедший, — выдохнула она. — Ты не только украл печать и подменил её. Ты устроил гражданскую войну в его охране! Заказчики будут в ярости!
— Нет, — запыхавшись, сказал Дзюнъэй. Есть еще одна сторона, они и будут виноваты. В том, что подменили подделку на подделку, а когда исчез оригинал, останется неизвестным.
Акари уставилась на него, и медленно, широко улыбнулась.
— Ладно, — сказала она. — Ты не сумасшедший. Ты — бог хаоса в облике идиота. Я почти впечатлена. Пошли, гений. Покажи эту штуку Оябуну. Посмотрю, как у него глаза на лоб полезут.
Замок Кагэнори вассала даймё Уэсуги, был не роскошным дворцом, а суровым, приземистым крепостным сооружением, вросшим в скалу как гриб-паразит. Его стены из тёмного, потрёпанного ветрами камня видели немало осад и пахли страхом, потом и дымом. Именно сюда, в самое логово врага, предстояло проникнуть Дзюнъэю и Акари.
Их легенда была проста и гениальна в своей обыденности. Они были братом и сестрой из разорённой деревни, нанятыми на подённую работу — он для чёрной работы во дворе, она — на кухню. Их документы, подделанные мастером Косукэ, были безупречны, а истории — до слез жалки.
Их приняли без лишних вопросов. Руки были нужны.
Работа Дзюнъэя была монотонной и неблагодарной. Он мел дворы, чистил отхожие места, таскал воду и дрова. Но для него это был ключ от всех дверей. Метла и скребок были его пропуском.
Он заметил, что смена караула у восточных ворот запаздывает на ровно сто ударов сердца — солдаты задерживались, чтобы попрощаться с поварихами. Он вычислил, что патруль по северной стене, самой холодной и продуваемой, всегда сокращал путь, срезая его через участок за кухней, где пахло жиром и было тепло. Он научился различать шаги начальника стражи, тяжёлые, мерные от шагов простого солдата, нервные, частые. Он знал, что скрип третьей ступеньки на лестнице в главную башню предупреждал о приближении за пять секунд. Всё это он запоминал, не делая ни единой пометки. Его дневником была собственная память.