Акари попала в самое сердце информационного потока — замковую кухню. Это был адский уголок, полный пара, чада, ворчания поваров и болтовни служек.
Солдаты, заглядывая «попробовать похлёбку», болтали обо всём: о скуке гарнизонной жизни, о новом строгом командире, о том, что в подвале западной башни «даже крысы дохнут, наверное, призраки водятся». Она быстро вычислила, кто из офицеров любит сладкое и был в милости у повара, а кто вечно сидел на диете и ходил хмурым и, следовательно, был не у дел. Она заметила, что провизию на дальние караульные посты на стенах относили раз в три часа. Она впитывала информацию, как губка, фильтруя сквозь себя потоки сплетен и жалоб, выискивая крупицы золота.
Самым большим испытанием для Дзюнъэя стал не начальник стражи, а старый дворецкий Дзин, человек, который, казалось, был ровесником замковых стен. Он был худ, как щепка, и обладал взглядом орла, видящим грехи даже у мух.
Дзин питал патологическую ненависть к грязи и лени. И он сразу же выделил нового уборщика.
— Ты! Парень с лицом лунного печенья! — его скрипучий голос резал воздух, как нож. — Это что такое?
Дзюнъэй замер с метлой в руках.
— Э… двор, господин Дзин?
— Двор? — Дзин подошёл так близко, что Дзюнъэй почувствовал запах камфоры и старого дерева. — Я вижу тридцать семь камней мостовой, на которых есть пятна! Тридцать семь! Ты называешь это чистотой?
С этого дня за Дзюнъэем закрепили «особую честь» — наводить идеальный лоск на медную посуду на кухне. Венцом творения был огромный котёл для приготовления риса, огромный, как колесница, и почерневший от многолетней копоти.
Дзюнъэй часами сидел на корточках, оттирая его смесью песка, уксуса и собственной ненависти. Дзин периодически подходил, тыкал в котёл костлявым пальцем и фыркал.
— Здесь, видишь? Отсвет моего лица должен быть идеальным, без единого пятнышка! А я даже не вижу очертаний своего носа! Это неприемлемо!
Акари, пронося мимо корзину с овощами, каждый раз не могла удержаться от комментария.
— О, смотрите-ка! Наш герой находит общий язык с местной аристократией! Уже договорились о помолвке? Брак с медным котлом — я вижу в этом большой потенциал.
— Может, он подарит мне на свадьбу новую тряпку для полировки, — мрачно бормотал в ответ Дзюнъэй, оттирая с локтя прилипшую сажу.
— Не отвлекайся! — тут же раздавался скрипучий голос. — Левая сторона котла плачет от твоего пренебрежения!
Но именно эта каторжная работа дала Дзюнъэю невероятный доступ. Таская котёл туда-сюда, чтобы сполоснуть его, он мог заглядывать в казармы, подсобки и даже постучать по полу в поисках потайных люков. Никто не обращал внимания на жалкого уборщика с его вечным медным компаньоном в руках.
Однажды, когда Дзин заставил его драить уже сияющий, как зеркало, котёл в седьмой раз за день, Дзюнъэй не выдержал. Он поймал отражение старика в меди и с самым искренним видом сказал:
— Господин Дзин, я, кажется, вижу проблему. Ваше отражение… у него слишком суровое выражение лица. Это явный дефект металла. Может, стоит его заменить?
Наступила мертвая тишина. Акари, чистившая неподалёку рыбу, замерла с ножом в руке, ожидая взрыва. Дзин несколько секунд молча смотрел на него своими острыми глазами. И вдруг… он хмыкнул. Это был короткий, сухой, похожий на скрип двери звук.
— Работай, шутник, — буркнул он и, развернувшись, ушёл, впервые за всё время не найдя ни единого изъяна.
Акари выдохнула.
— Ничего себе. Ты только что добился невозможного. Ты рассмешил призрака. Дзина никто никогда не видел улыбающимся. Говорят, в последний раз это случилось, когда он нашёл идеально отполированный пол в заброшенной камере темницы.
— Это была не улыбка, — не отрываясь от работы, сказал Дзюнъэй. — Это один из его суставов наконец-то сдвинулся с места.
К концу третьего дня у него в голове была составлена полная карта замка. Он знал каждую щель, каждую слабую точку. И всё это стоило ему нескольких слоёв кожи на пальцах и вечной ненависти к медным изделиям.