Но когда он смотрел на идеально сияющий котёл, в котором, как в зеркале, отражались башни вражеской крепости, он понимал — игра стоила свеч. Они были внутри. Они были невидимы. И они были готовы нанести удар.
Ночь в замке Кагэнори была не тихой, а наполненной собственным, особым оркестром звуков. Скрежет сверчков за стенами, переклички часовых на стенах, доносящиеся приглушёнными обрывками, да тяжёлое, мерное дыхание спящей крепости. Для Дзюнъэя это была симфония, в которой он был всего лишь одной, абсолютно беззвучной нотой.
Он лежал плашмя на холодных, шершавых балках под потолком караульного помещения, вжимаясь в пыль и паутину. Внизу, в двух шагах от него, два стражника доедали свой ночной паёк, лениво перебрасываясь словами.
— …и потом старик Дзин опять устроил разнос тому новому уборщику, — хрипло смеялся один, разминая затекшие плечи. — Говорит, его котёл недостаточно ярко отражает звёзды! Бедолага чуть не плакал.
— А тот, тот, тощий, как жердь, ещё и пошутить пытался! — фыркнул второй, отламывая кусок вяленой рыбы. — Сказал Дзину, что у него на лбу морщина несимметричная. Я думал, старик его сейчас своим же скребком прибьёт!
Дзюнъэй под потолком едва сдержал улыбку. Его легенда работала идеально. Он был всего лишь жалким посмешищем, объектом для жалости и насмешек. Никто не видел в нем угрозы.
Наконец стража, зевнув, поднялась и вышла, запирая дверь на большой железный ключ. Звук шагов затих в коридоре.
Пора. Он бесшумно спустился, как падающий лист, и прильнул к замочной скважине. Пусто. До следующего обхода оставалось чуть меньше времени, чем нужно. Он достал отмычку — не стальную пластину, а закалённую бамбуковую щепку, чтобы не звенеть о металл. Дверь поддалась с тихим, приятным слуху щелчком.
Кабинет управителя замка был таким, каким он его и запомнил во время своих «уборок»: заставленным свитками, пахнущим старым деревом, воском и властью. В углу, на массивном столе, лежала его цель.
Это была не просто карта. Это был шедевр картографии. На огромном, плотном листе бумаги тушью были выведены не только контуры замка и его укреплений, но и мельчайшие детали: уклоны склонов, глубины колодцев, даже примерная толщина стен в ключевых точках. В углу алым цветом были нанесены секретные символы — предположительно, ловушки и потайные ходы.
Вынести её было невозможно. Пропажу обнаружат утром, поднимется на ноги весь гарнизон, и их с Акари вычислят и перехватят ещё до того, как они успеют донести информацию до своего покровителя.
План был иным. Дзюнъэй развернул свой свёрток. В нём лежали листы тончайшей, почти прозрачной рисовой бумаги и несколько заострённых угольных стержней, обёрнутых шёлком, чтобы не пачкать руки.
Он не мог зажечь свет. Любой лучик из-под двери или ставни был бы подобен удару гонга. Он работал в абсолютной, густой тьме, полагаясь только на осязание.
Его пальцы, тонкие и чувствительные, легли на оригинал карты. Он водил ими по бумаге, запоминая каждый штрих, каждый изгиб линии, каждую точку, где персиковая кисть мастера сильнее надавила на тушь. Это был странный, слепой танец. Его левая рука скользила по оригиналу, а правая, держащая уголь, повторяла те же движения на рисовой бумаге.
Он не видел, что выходит. Он чувствовал это. Лёгкий, едва слышный шорох угля по шероховатой поверхности был единственным звуком его работы. Его сознание было чистым листом, на который он переносил карту, словно штамп. Размеры, пропорции, расстояния — всё должно было быть идеальным.
Внезапно его пальцы наткнулись на едва заметную выпуклость. Печать. Красная, с изображением фамильного герба Кагэнори. Её тоже нужно было скопировать. Он нащупал края печати, её сложный рельеф. Это была ювелирная работа. Он сменил угол наклона стержня и начать аккуратно, миллиметр за миллиметром, прорисовывать печать, ориентируясь только на тактильные ощущения. Пот заливал ему глаза, но он не мог почесаться. Любое лишнее движение — риск смазать рисунок или порвать тонкую бумагу.
Он был на середине копирования восточной стены, когда его слух, обострённый до предела, уловил нечто. Где-то далеко, в коридоре, скрипнула половица.
Не та, что скрипела всегда. Другая. Обход. Раньше времени.
Сердце пропустило удар. Он не мог остановиться. Оставалось скопировать ещё секцию с потайными ходами. Он ускорился, движения его пальцев стали почти неистовыми, но всё ещё точными.
Шаги приближались. Тяжёлые, мерные. Не обычного часового. Это шёл кто-то старший по званию. Возможно, сам начальник стражи, совершающий внеплановую проверку.