Именно в этот момент один из молодых самураев во сне громко крякнул и перевернулся на другой бок, его рука упала на металлическую тасу с водой с глухим, звенящим ударом.
Старик у костра мгновенно открыл глаза. Его взгляд, острый и ясный, без намёка на сон, метнулся прямо в сторону шума.
Акари замерла в полушаге, её тело напряглось для прыжка, пальцы сжали рукоять короткого клинка-танто. Дзюнъэй же не остановился. Он продолжил движение, абсолютно естественное, плавное и… неуклюжее. Он наклонился, поднял с земли пустой деревянный чайник, который валялся тут же, и, слегка пошатываясь, словно слуга, разбуженный посреди ночи для поручения, сделал несколько шагов к большому котлу с водой на краю лагеря.
Старик-самурай скользнул по нему взглядом. Увидел сгорбленную фигуру, несущую чайник. Ещё один слуга. Ничего интересного. Его взгляд вернулся к перевернувшемуся молодому самураю, и на его лице появилась гримаса презрения. Он буркнул что-то себе под нос и снова прикрыл глаза, продолжая свой караул.
Дзюнъэй, не оборачиваясь, почувствовал, как напряжение позади него сменилось на немое изумление. Он поставил чайник на землю и скользнул дальше, к палатке. Его сердце билось ровно и спокойно. Страх был роскошью, которую ниндзя позволить себе не мог.
Через мгновение они были у штандарта. Акари, всё ещё под впечатлением от его игры, достала тонкую кисть и склянку с синими чернилами. Дзюнъэй встал на стражу, растворившись в тени от палатки.
Он наблюдал за лагерем, за спящими воинами, за тлеющими углями костров, за старым самураем, который на самом деле был не совой, а сторожевой собакой, и которого они только что провели.
«Наставники правы, — пронеслось у него в голове. — Мы всего лишь тени». Но впервые он подумал об этом не с покорностью, а с лёгкой, едва уловимой улыбкой где-то глубоко внутри. Тень невидима. Но именно тень может проникнуть куда угодно.
Сзади послышался едва уловимый звук — Акари закупорила склянку. Дело было сделано. Завтра утром самураи увидят на своём знамени знак клана Тенистой Реки и поймут, что смерть побывала у них в гостях и не сочла их достойными даже клинка.
Она была всего лишь тенью. Но какая это была искусная тень.
Возвращение в долину Тенистой Реки всегда было похоже на растворение в ничто. Сначала густой лес, где ветви цеплялись за одежду, как назойливые руки. Потом — узкая расщелина в скале, завешанная лианами, которую не заметишь, если не знаешь, что искать. Они протиснулись внутрь, и мир снаружи перестал существовать.
Туман сменился прохладной, влажной темнотой пещеры. Воздух пах мхом, сырой землёй и дымком тлеющих углей. Они шли по узкому, естественному тоннелю, где с потолка то и дело падали тяжёлые капли воды, отсчитывая ритм их беззвучных шагов.
— Никогда не пойму, зачем нужно было селиться в глотке у горного тролля, — проворчала Акари, отряхивая с плеча очередную холодную каплю. — Можно было найти и долину поуютнее. С цветочками и ручейком.
— Ручейки привлекают внимание, — невозмутимо ответил Дзюнъэй. — А цветочки вытаптывают любопытные крестьяне. Здесь нас не найдут. Даже если будут искать.
— Меня бы не нашли, даже если бы я жила в особняке с сакурой у входа, — парировала Акари, но в её голосе присутствовало неохотное согласие.
Тоннель расширился, и они вышли на уступ, с которого открывался вид на саму долину. Это было похоже на гигантский колодец, пробитый в толще гор. Клочок неба далеко наверху был бледным и далёким. По стенам колодца, словно ласточкины гнёзда, лепились деревянные постройки, соединённые шаткими на вид мостками и верёвочными лестницами. Внизу, в самом центре, темнела вода подземного озера, и из него вытекала та самая речка, что дала клану имя. Она была узкой, быстрой и чёрной, как нефрит.
Воздух гудел от тихой, размеренной деятельности. Где-то постукивал молоток, подгоняя доски. Кто-то точил металл о точильный камень, и скрежет отдавался эхом. Дети, ловкие, как ящерицы, бегали по канатам, натянутым между скал, отрабатывая равновесие. Никто не кричал, не смеялся громко. Это был улей, где каждый знал свою работу.
— Наконец-то, — выдохнула Акари, и в её голосе впервые прозвучала усталость. — Дом. Пахнет сыростью, потными ногами и неуважением к личной гигиене. Родной запах.
Они спустились вниз по верёвочной лестнице, которая под ногами Дзюнъэя даже не качнулась. Их заметили. На них смотрели с любопытством, но без удивления. Возвращение с задания было обыденностью. Старший по оружию, сутулый мужчина с лицом, изборождённым шрамом, кивнул им, продолжая наматывать тетиву на новый лук. Пожилая женщина, учитель ядов, мельком взглянула на их руки — чисты ли, не дрожат ли — и удовлетворённо хмыкнула.