— Говорю тебе, старик Окубо проиграл свои новые ножны в кости! Видел своими глазами! — горячился один, с перевязанной щекой.
— Врёшь, как сивый мерин! — парировал второй. — Он их у того выскочки из кавалерии, у Фудзиты, на спор выиграл! На пару сёкэнов!
— Да ну? А мне говорили, он их в бане забыл, и их банщик Дзин чуть не прикарманил!
Дзюнъэй, растирая в ладонях разогревающую мазь, мысленно ухмыльнулся. Итак, оружейный мастер Окубо не только страдает от несварения, но и азартен, хвастлив и иногда теряет своё имущество. Очень полезно.
Он видел не глазами, а ушами и кончиками пальцев. Он чувствовал страх перед грядущим сражением в дрожащих мышцах молодого рекрута и восхищение своим господином в твёрдой, уверенной поступи старого ветерана, заставлявшего всех вокруг выпрямляться. Его «слепота» была его сверхсилой. Она позволяла ему видеть то, что было скрыто от всех зрячих — самую душу этого места, его надежды, страхи и самые потаённые секреты. И с каждым услышанным словом, с каждым новым кусочком мозаики, его собственная миссия казалась ему всё более чудовищным и бессмысленным актом вандализма.
Слава о «комусо с золотыми руками» катилась по служебным коридорам Каи быстрее, чем пролитую на кухне миску супа слизывает дворовый пёс. Уже через несколько дней к Дзюнъэю в лазарет заглянул молодой, щеголеватый паж в хорошем кимоно.
— Эй, ты, корзина! — крикнул он, свысока оглядывая убогое помещение. — Пойдём со мной. Господин Ямагата желает, чтобы ты посмотрел его старую рану. Только смотри, веди себя прилично и не воняй своими зельями, а то выбросим тебя с лестницы.
Сердце Дзюнъэя ёкнуло. Генерал Ямагата был одним из старших командиров, легендой армии Такэды. Его имя часто упоминалось в разговорах солдат с придыханием и страхом. Это был первый выход за пределы мира прислуги.
Его провели через внутренний двор, где тренировались самураи, мимо садов с причудливо подстриженными соснами и, наконец, ввели в высокое, просторное здание с полированными деревянными полами. Воздух здесь пахнет дорогим сандалом и воском, а не потом и лекарствами.
В приёмной генерала было прохладно и тихо. Сам Ямагата, мужчина лет пятидесяти с седыми висками и жёстким, как кремень, лицом, сидел на циновке, снимая верхнюю часть кимоно. На его плече и спине зиял уродливый багровый шрам от старого удара меча.
— Ну, где он, этот чудотворец? — проворчал генерал, не глядя на Дзюнъэя. — У меня тут плечо заныло, как к дождю. Все эти лекаря, черт бы их драл, говорят о «дисбалансе энергии», а толку — ноль. Давай, делай что умеешь, только не заговаривай мне зубы своими молитвами.
Дзюнъэй молча поклонился и опустился на колени возле него. Его пальцы, уже привыкшие к грубым спинам солдат, коснулись кожи, испещрённой не только этим шрамом, но и десятками других, более мелких. Руки генерала были твёрдыми, как камень, — мускулы человека, десятилетиями сжимавшего рукоять меча.
Он начал работу, медленно и глубоко разминая закаменевшие узлы. Ямагата сначала напрягся, затем с облегчением выдохнул.
— Так-то лучше… да, вот здесь… — он заурчал, как старый довольный тигр. — Лучше, чем тот дурак-цирюльник, который мне чуть кость не сломал…
Именно в этот момент из-за тонкой раздвижной стены из полированной бумаги и бамбука в соседней комнате послышались голоса. Негромкие, деловые. Дзюнъэй сразу узнал один из них — низкий, спокойный, властный, с лёгкой хрипотцой. Он слышал его лишь мельком у ворот, но забыть его было невозможно. Такэда Сингэн.
Дзюнъэй замедлил движения, превратившись в слух.
— …и потому я говорю, что высшая война — не в том, чтобы выиграть сражение, — раздался голос Сингэна. Он был ровным, без повышения тона, но каждое слово падало, как камень. — Она в том, чтобы сокрушить планы врага. Разобщить его союзников. Оставить его без продовольствия и воли к сопротивлению. Зачем терять десять тысяч своих солдат, если можно добиться своего хитростью и терпением?
Кто-то из советников что-то пробормотал насчёт чести и славы.
— Слава? — в голосе Сингэна прозвучала лёгкая, холодная усмешка. — Слава — это дым. Она рассеивается. А земли, которые ты сохранил, и люди, которые тебе благодарны за мир, — вот что остаётся. Я читал у Сунь-Цзы… — и он начал цитировать трактат, слово в слово.
Дзюнъэй слушал, затаив дыхание. Это был не кровожадный маньяк, жаждущий власти. Это был стратег, мыслитель, правитель. Он обсуждал не то, как лучше рубить головы, а как эффективнее организовать подвоз продовольствия в приграничные крепости, как заручиться поддержкой местных деревень, как подорвать моральный дух врага, не проливая крови.