Генерал Ямагата под его руками совсем расслабился, почти заснув, приглушённый голос его господина действовал как убаюкивающее средство. А Дзюнъэй чувствовал, как у него самого сводит желудок от конфликта. Каждое умное, взвешенное слово Сингэна было гвоздем в крышку гроба его миссии.
Прошло около получаса.
Внезапно в соседней комнате послышались шаги. Бумажная дверь передвинулась, и несколько советников вошли, низко кланяясь, сделали доклады, вышли. Дзюнъэй сосредоточенно работал, опустив голову.
Через мгновение в дверном проёме появилась ещё одна фигура. Такэда Сингэн. Он был невысок ростом, но его присутствие заполняло собой всё пространство. Он был в простом тёмном кимоно, без всяких украшений, лишь с маленьким камоном тигра на груди. Его лицо, с широкими скулами и пронзительными глазами, было спокойным и сосредоточенным.
— Ну как, Ямагата, твой новый костоправ? — спросил он, и его голос вблизи звучал ещё более весомо.
Генерал вздрогнул и попытался вскочить, но Дзюнъэй удержал его за плечо.
— Да, господин! — выпалил Ямагата. — Руки у него… золотые!
Такэда кивнул и его взгляд скользнул по фигуре Дзюнъэя, склонившейся в почтительном поклоне. Он задержался на тэнгае.
— Слепой? — спросил он у пажа, сопровождавшего его.
— Так точно, господин. Комусо.
— Интересно, — произнёс Сингэн задумчиво. — Мир лишил его зрения, но одарил иным искусством. Справедливый обмен.
Он кивнул и прошёл дальше, не удостоив Дзюнъэя больше ни словом, ни взглядом. Но для того и не нужно было. Мимо него прошла не просто цель. Прошла сила природы. Интеллект и воля, заключённые в плоть. Исходящая от него аура была не кровожадной, а… спокойно-грозной, как приближение идеально отточенного клинка. Неотвратимой и совершенной.
Когда Дзюнъэй, закончив работу, покидал покои, его руки чуть заметно дрожали. Он прошёл по коридору и в дверном проёме чуть не столкнулся с возвращающимся пажом.
— Эй, смотри куда прёшь, корзина! — тот отшатнулся. — Хотя о чём это я? Всё равно же не видишь. Ну что, жив ещё? Не вздумал там у нас сдохнуть? Говорят, господин Ямагата в восторге.
Дзюнъэй лишь молча отступил, пропуская его. Юмор пажа смешным для него не был. В ушах у него всё ещё звучал низкий, с хрипотцой голос, цитирующий древнего стратега. И этот голос был куда страшнее любых воинственных криков.
Следующий вызов пришёл спустя несколько дней. На этот раз — от самого советника Хондзи, одного из ближайших приближённых Такэды. Паж, прибежавший в лазарет, был почтительно взволнован.
— Отец! Тебе оказана великая честь! Господин Хондзи желает, чтобы ты облегчил его головную боль и напряжение. Немедленно собирай свои… э-э-э… инструменты и следуй за мной. И постарайся выглядеть… презентабельно.
Презентабельным в одежде комусо и с корзиной на голове быть сложно, но Дзюнъэй старался — отряхнул пыль, поправил складки. Его повели не в официальные покои, а в личные апартаменты советника, расположенные в одной из садовых построек.
Веранда, куда его вывели, была образцом утончённой простоты. Полированные доски пола, лёгкие раздвижные стены, убранные чтобы открыть вид на вечерний сад. Воздух был наполнен ароматом цветущего жасмина и свежезаваренного чая. Советник Хондзи, немолодой человек с умным, усталым лицом, полулежал на циновках, подпирая голову рукой.
— А, вот и наш целитель, — произнёс он без предисловий, голос его был тихим и слегка раздражённым. — Голова раскалывается от этих бесконечных отчётов. Все эти цифры, поставки, списки… Надеюсь, твои руки столь же искусны, как о них говорят.
Дзюнъэй молча поклонился и опустился на колени возле него. Его пальцы нашли знакомые точки на висках и затылке. Он работал молча, погрузившись в роль. Но его обострённое восприятие фиксировало каждую деталь. И самую главную из них — в дальнем конце сада, у небольшого пруда, под сенью старой клёна, сидел другой человек.
Такэда Сингэн.
Но это был не тот Такэда, которого он видел после совещания. На нём не было и намёка на доспехи или официальное кимоно. Он был облачён в простое, почти аскетичное одеяние из тёмно-синего хлопка. В руках он держал кисть, а перед ним на низком столике лежали развёрнутые свитки бумаги и тушь. Он не правил провинцией и не планировал кампании. Он созерцал первую полную луну, поднимающуюся над кронами деревьев, и время от времени что-то задумчиво записывал. Это был не полководец. Это был поэт, философ, человек, нашедший мгновение покоя в водовороте власти и войны.