— О, благодарю, отец… ещё чуть левее… ах, да-а-а… — он почти мурлыкал под руками Дзюнъэя, едва успевая записывать за быстрым секретарём, который временно его подменял.
А вокруг кипела настоящая жизнь. Дзюнъэй, будучи «незрячим», мог позволить себе наблюдать, и он впитывал всё. Судьями были сам Такэда Сингэн, его главный советник Хондзи и пара старших самураев. Они разбирали всё: от кражи курицы до споров о границах полей. Такэда слушал внимательно, задавал уточняющие вопросы, иногда его глаза сужались, и он ловил кого-то на лжи с такой лёгкостью, будто читал его мысли.
И вот настала очередь главного действа — тяжбы между двумя старостами деревень. Оба, загорелые, жилистые мужики в поношенной одежде, стояли на коленях, яростно жестикулируя и перебивая друг друга.
— Они воду забирают! — кричал один, тыча пальцем в соседа. — Перекрыли канал! Мои поля сохнут, рис гибнет!
— Врешь, как сивый мерин! — огрызался второй. — Воды на всех не хватает! Ты свою плотину выше сделал, ты и виноват! Ты жадничаешь!
Местный чиновник, отвечавший за этот район, уже вынес решение: силой отнять плотину у одной деревни и передать другой, а виновных выпороть. Решение было жёстким, непопулярным и гарантировало, что обида будет тлеть годами.
Такэда выслушал чиновника, потом старост. Он молчал, его лицо было невозмутимым. Он поднял руку, и спор тут же стих.
— Вы копаете яму, чтобы похоронить в ней соседа, — тихо произнёс он, и его голос был слышен в наступившей тишине каждому. — А в итоге сами в неё падаете. Вы ссоритесь из-за чашки воды, пока весь кувшин может опрокинуться.
Он повернулся к чиновнику.
— Твоё решение — это решение слабого правителя. Оно сеет раздор, а не урожай.
Затем он посмотрел на старост.
— У вас есть два выхода. Продолжать драться за каждую каплю и в итоге потерять весь урожай. Или… — он сделал драматическую паузу, — объединить силы. Не делить старый канал, а прорыть новый. Больший. Вместе. Мои инженеры предоставят вам чертежи и проконтролируют работу. А моя казна выделит на это средства.
В наступившей тишине было слышно, как пролетела муха. Лица старост выражали полное недоумение. Они ожидали наказания, а им предложили… помощь?
— Но… но работа… это займёт время… — пробормотал один.
— А пока твой рис сохнет, времени у тебя нет? — спокойно парировал Такэда. — Вместе вы справитесь втрое быстрее. И воды будет достаточно на всех. Вы станете союзниками, а не врагами. Что вы выбираете?
Старосты переглянулись. Гнев и подозрительность в их глазах сменились расчётом, а затем и робкой надеждой. Они низко поклонились, почти касаясь лбами земли.
— Мы… мы очень благодарны, господин! Мы выроем канал! Вместе!
Искреннее, почти детское облегчение и радость звучали в их голосах. Они ушли, уже что-то живо обсуждая, хлопая друг друга по плечу.
Дзюнъэй наблюдал за этим, и его руки замерли на спине писца. Это была не просто справедливость. Это была мудрость. Гениальная в своей простоте. Вместо того чтобы наказать, он инвестировал в будущее. Вместо того чтобы посеять вражду, он построил союз. Убийство такого человека не просто лишило бы землю хорошего правителя. Это отбросило бы её лет на десять назад, в хаос междоусобиц и коротких, жадных правлений.
Писец под ним вздохнул и потянулся.
— О, куда лучше! Спасибо, отец. А ведь господин сегодня в ударе, да? — прошептал он, доверчиво откидываясь назад. — Обычно он, конечно, строг, но сегодня… просто воплощение Солнца. Чуть было не расплакался, честное слово. Эй, Сэнго, — он толкнул локтем подменного секретаря, — ты всё записал? «Сеять раздор, а не урожай»! Обязательно впиши это покрупнее, я потом себе на свиток перепишу для вдохновения.
Секретарь, молодой и напыщенный, фыркнул:
— Записал, записал. Только я бы сказал: «Сеять раздор, а не пшеницу». Звучит поэтичнее.
— Дурак, — добродушно огрызнулся писец. — У нас тут рис, а не пшеница. Тебе бы тоже спину надо подлечить, а то головой плохо соображаешь.
Дзюнъэй молча отступил, его работа была закончена. Он стоял в тени навеса, и его охватывало чувство, куда более страшное, чем страх разоблачения. Чувство абсолютной, всепоглощающей неправильности того, что он должен был сделать. Он видел не цель. Он видел человека, который был нужен тысячам таких же, как эти крестьяне. И с этим осознанием жить становилось невыносимо тяжело.
Генерал Ямагата, чью спину Дзюнъэй когда-то «исцелил», оказался его невольным покровителем. Он снова потребовал «слепого массажиста» в свой кабинет после особенно изнурительного дня инспекции войск.