Дзюнъэй молча приступил к работе, а в его голове звучали слова Такэды. «Можно завоевать землю и потерять народ». Он думал не о победе. Он думал о людях. И это делало его неизмеримо более опасным противником, чем любой кровожадный завоеватель. И неизмеримо более ценной целью, убийство которой было бы не триумфом, а величайшей трагедией.
Глава 7
Давление нарастало, как вода за плотиной. Каждое мудрое слово Такэды, каждый взгляд, полный не воинственной ярости, а спокойной ответственности, каждый смех крестьян, которым он вернул надежду, — всё это давило на Дзюнъэя с невыносимой тяжестью. Он больше не мог это носить в одиночку. Ему нужен был союзник. Или, на худой конец, жилетка, в которую можно было бы выкричаться. У него была только Акари.
Была договоренность о системе знаков. Мелом на определённой, всегда затенённой стене у внешних конюшен, где редко бывали люди, можно было оставить сообщение. Простейший код: три короткие черты — «срочная встреча», одна длинная — «всё хорошо», круг — «опасность, уходи».
Дзюнъэй, притворяясь, что бредёт, ощупывая посохом стену, вывел три короткие черты. Его сердце бешено колотилось. Это был риск. Но риск от бездействия был теперь выше.
Встреча была глубокой ночью в заброшенном кладовом помещении неподалёку от кузницы. Дзюнъэй пришёл первым, слившись с густой тенью под полками, заставленными старыми, проржавевшими инструментами. Воздух пах пылью, металлом и страхом.
Акари появилась бесшумно, как призрак. Её образ торговки был безупречен, но глаза горели в темноте знакомым ему азартным, хищным огнём.
— Ну? — её шёпот был резким, как удар клинка. — Что там? Готов действовать? Выбрал момент?
Дзюнъэй сделал глубокий вдох под своей корзиной.
— Нет. Не готов. — Он помолчал, выбирая слова. — Акари… Тигр. Он не тот, кем его рисуют. Он не мясник. Он… стратег. Мудрый правитель. Его смерть… она погубит эти земли. Вызовет хаос.
Он ждал понимания, хоть капли сомнения. Вместо этого получил ледяную тишину, а затем — взрыв сдавленной ярости.
— Что? — её шёпот стал ядовитым, шипящим. — Ты что, совсем спятил, Дзюн? Повёлся на его сладкие речи? На его маску «мудреца»? Он надел её специально для таких, как ты! Для сентиментальных дурней, которые готовы расплакаться от стишка о луне! Он — цель. Приказ. Всё остальное — слабость!
— Это не слабость! — попытался возразить он, но голос его дрогнул. — Это… реальность. Мы служим клану, да. Но разве наша цель — не защита? Убийство Такэды не защитит никого! Оно всё уничтожит!
— Наша цель — выполнить приказ! — она отрезала, и в её голосе не осталось ничего, кроме холодной стали. — Ты — инструмент. Молоток не спрашивает, зачем ему забивать гвоздь! Твоя философия, твои сомнения… они тебя сожрут. И нас с тобой. Я не позволю этому случиться.
Он услышал лёгкий шелест одежды — она сделала шаг вперёд. В темноте он почувствовал её взгляд на себе, словно прицел.
— Ты либо делаешь свою работу, — прошипела она, — либо я сама отправлю донесение Оябуну. О том, что его инструмент затупился. Засорился ненужными мыслями. И знаешь, что он сделает? Он пришлет точильщика. Или выбросит тебя и возьмёт новый. Ты ведь помнишь, что бывает с браком?
Угроза висела в воздухе, густая и неоспоримая. Он представил себе Мудзюна, получающего такое донесение. Холодный, непроницаемый взгляд. И безжалостное решение.
— Ты выдашь меня? — тихо спросил он, и в его голосе прозвучало не столько обвинение, сколько горькое изумление.
— Я выдам слабость! — парировала она. — Я сохраню верность долгу. А ты решай, кому ты верен — клану или своему внезапно проснувшемуся «чувству справедливости». У тебя есть три дня. Потом я действую.
Она развернулась и растворилась в темноте так же бесшумно, как и появилась, оставив его одного в затхлой кладовке с грузом его мыслей, который теперь стал ещё тяжелее.
Он стоял, прислонившись лбом к холодной, шероховатой каменной стене. Его тэнгай глухо стукнулся о кладку. Он был в ловушке. С одной стороны — человек, чья смерть казалась ему величайшим преступлением. С другой — единственная семья, которую он знал, и женщина, которая была его партнёром, его другом, а теперь стала тюремщиком и палачом в одном лице.
Из темноты донеслось шуршание. Мышь? Или просто его нервы играли с ним злую шутку? Он с горькой усмешкой представил, как сообщает об этом Такэде. «Господин, моральная дилемма — это, конечно, прекрасно, но у меня тут ещё и мыши…»