Дзюнъэй не двигался. Он смотрел на неё, и в его взгляде не было ни злобы, ни торжества. Была лишь усталая грусть.
— Очнись, Акари. Они используют тебя. Оябун использует твою ярость, чтобы сделать из тебя безмозглое орудие. Вся эта миссия — ложь с самого начала. Заказчик — не Уэсуги, а его советник, жаждущий власти. Мы стали пешками в его игре.
— Долг — не ложь! — выкрикнула она, и в её голосе слышались слёзы ярости и беспомощности. — Ты — предатель! Ты нарушил клятву!
— Я служу истинному выживанию клана! — его голос впервые зазвучал твёрдо и громко. — Слепая верность, не оставляющая места для вопросов, ведёт к гибели! Мы должны быть умнее, Акари! Мы должны видеть, кому и зачем служим!
В этот момент с другой стороны стены раздался громкий, отчетливый шлепок и поток самой изощрённой ругани, которую только можно было представить. Это ниндзя по прозвищу «Тиран», пытавшийся обойти ловушку по внешней стороне стены, поскользнулся и свалился в другую, такую же яму со смолой, приготовленную про запас.
— …да чтоб тебя молния пополам!.. Это что за дерьмо?! Да я тебя, анафема липкая… моя маска! Она приклеилась к моей… да чтоб вас всех!.. — его голос, глухой и булькающий, нёсся из ямы, создавая сюрреалистичный и комичный фон для драматичного противостояния Дзюнъэя и Акари.
Дзюнъэй, не отводя глаз от Акари, наклонился и бросил ей прочную верёвку.
— Выбирайся. И уводи своих. И передай Оябуну — я не его враг. Я пытаюсь спасти нас всех от участи слепого орудия в чужих руках. Скажи ему, что следующая ловушка будет последней. Не заставляйте меня сделать это.
С этими словами он отступил назад и растворился в темноте так же внезапно, как и появился.
Акари, вся в липкой, вонючей смоле, с трудом выбралась из ямы. Унижение и ярость горели в ней ярче любого огня. Она посмотрела в ту сторону, где исчез Дзюнъэй, затем на булькающую и ругающуюся яму, из которой доносились вопли «Тирана».
— Заткнись, — прошипела она в яму, её голос дрожал. — И вылезай. Мы уходим.
Кумао, прозванный «Медвежьей лапой» не только за силу, но и за кажущуюся медлительность, скрывавшую молниеносную реакцию, был не из тех, кто наступает на одни и те же грабли дважды. Провал первой, силовой атаки, унизительное отступление и, что хуже всего, насмешливые, как ему казалось, нелетальные ловушки Дзюнъэя задели его профессиональную гордость. Он понял: с этим перебежчиком сила и прямое противостояние не работали. Он знал все их приёмы. Значит, нужно было атаковать там, где он, возможно, был уязвим — в его разуме и его прошлом.
Охота перешла в новую, куда более изощрённую фазу. Фазу психологической войны.
Началось с мелочей. Вернувшись в свою каморку после сеанса «массажа» для одного из офицеров, Дзюнъэй почувствовал лёгкое изменение в атмосфере. Воздух был неподвижен, всё было на своих местах, но что-то было не так. Его пальцы, скользнувшие по простой деревянной чашке для воды, нащупали шероховатость. На дне чашки, почти невидимо, был процарапан крошечный символ клана Кагэкава — стилизованная волна. Послание было ясным: «Мы были здесь. Мы везде. Ты не спрячешься».
На следующую ночь, едва он коснулся рукой своего тонкого матраса, чтобы лечь, оттуда стремительно выскользнула крупная, блестящая многоножка-мухоловка, безвредная, но вид у неё был отталкивающий. Она исчезла в щели между половицами, оставив после себя ощущение гадливости и нарушения личного пространства.
Но Кумао на этом не остановился. Он был старым волком. Он начал использовать голоса.
Как-то раз, пробираясь ночью по безлюдному коридору, Дзюнъэй услышал из вентиляционной решётки едва уловимый, прерывистый шёпот. Голос был до боли знакомым — это был Хирото, его товарищ по обучению, погибший несколько лет назад во время несчастного случая на тренировке при срыве с отвесной скалы.
«Зачем, брат?.. Зачем променял семью на милость тирана?.. Мы росли вместе… верили в тебя… а ты… предал…»
В другой раз, когда он мылся в бане, до него донесся сдавленный смех — беззаботный, озорной смех юного ниндзя по имени Кэн, убитого на первом же задании.
«Эй, Дзюн! Смотри, у меня получилось! Летит же! А ты чего такой серьёзный? Как будто на свой похороны смотришь!»
Это была виртуозная работа. Кумао или кто-то из его команды обладал даром копирования манеры разговора и знал мельчайшие детали из жизни тех, кого уже не было в живых. Они били по больным, незажившим шрамам, пытаясь вызвать чувство вины, тоски и сомнения.
Но Дзюнъэй был не из робкого десятка. Он понял игру почти сразу. Вместо страха или паники его охватило холодное, почти академическое любопытство. «Интересно, сколько времени они потратили, чтобы разучить манеру речи Кэна?» — подумал он, вытираясь.