Его ответ был столь же изощрённым и совершенно неожиданным для Кумао.
На следующее утро, когда Кумао вернулся в своё временное укрытие — заброшенную кладовую в одном из дальних фортов замка, — он нашёл у своего спального места небольшой низкий столик. На нём стояла идеально приготовленная, ещё дымящаяся чашка зелёного чая. Рядом лежал аккуратно сложенный клочок рисовой бумаги. Почерк на ней был уставшим, дрожащим, точно его выводила рука слепого старца-комусо.
Надпись гласила: «Беспокойные ночи вредят циркуляции ци и остроте ума. Выпейте и отдохните. Ваше упорство и преданность долгу достойны лучшего применения, нежели эта тщетная охота. Ваш брат по Тени».
Кумао замер. Он осторожно, движением, полным смертоносной грации, обнюхал чай. Яда не чувствовалось. Он был идеально заварен, с тонким ароматом жасмина. Он ткнул пальцем в записку. Бумага была обычной.
И это свело его с ума сильнее, чем любая, даже самая смертоносная ловушка.
Это было не сопротивление. Это было… снисхождение. Учительское одобрение. Сочувствие. Дзюнъэй не играл с ним в кошки-мышки. Он вёл себя как старший наставник, жалеющий заблудшего ученика. Это было унизительнее любого поражения в бою.
Кумао, человек железных нервов, в ярости швырнул чашку об стену. Фарфор разлетелся на тысячи осколков, а коричневое пятно на камне выглядело как насмешка.
С этого момента охота превратилась в невыносимую дуэль нервов. Кумао продолжал свои психологические атаки, но теперь в них сквозила злоба и отчаяние. А Дзюнъэй парировал их с ледяным спокойствием, отвечая то пакетиком ароматных лечебных трав, подброшенным в карман плаща Кумао, то идеально сложенной из бумаги фигуркой журавля — символом долголетия и мира.
Юмор ситуации, абсолютно чёрный и оценённый лишь ими двумя, заключался в том, что их тихая война стала напоминать странный, извращённый ритуал ухаживания. Один оставлял угрозы и намёки на смерть, другой — заботу о здоровье и пожелания душевного покоя. Охотник и жертва поменялись ролями, даже не вступив в прямой контакт.
Терпение Кумао лопнуло. Игры разума, изысканные чаи и бумажные журавлики довели его до точки кипения. Он был бойцом, а не философом. Ему нужен был осязаемый результат — доказательство, которое можно было бы положить к ногам Оябуна. И он понял, что нужно бить не по Дзюнъэю, а по тому, что тот защищает — по его хитрой операции с Такэдой.
Его шанс представился, когда Дзюнъэй, вызванный к Такэде для очередного «сеанса», ненадолго покинул свою каморку. Кумао, наблюдавший за распорядком замка, знал, что у него есть не больше десяти минут.
Комната Дзюнъэя была аскетичной, как келья. Но Кумао был мастером своего дела. Его пальцы, чувствительные к малейшим неровностям, быстро нашли под неприбитой доской под циновкой небольшой лакированный ящичек. Внутри лежали не смертоносные клинки, а нечто, на взгляд Кумао, куда более ценное: несколько черновиков поддельных писем от имени Фудзиты, с пометками на полях, сделанными рукой Дзюнъэя, и крошечный кусочек воска с идеальным оттиском печати советника. Это было неопровержимое доказательство не только аферы, но и ее масштаба.
Забрав ящичек, Кумао бесшумно ретировался. Его план был прост: немедленно покинуть замок и доставить добычу курьеру для отправки в Долину.
Но он недооценил бдительность Дзюнъэя. Тот вернулся раньше, чем ожидалось, и мгновенно ощутил незримое присутствие чужака и нарушенную гармонию своего пространства. Его взгляд упал на слегка сдвинутую циновку. Проверка заняла секунду. Ящика не было.
Без единой секунды на раздумья Дзюнъэй ринулся в погоню. Он не видел Кумао, но чувствовал его, как акула чувствует каплю крови в воде. Он знал все возможные пути отступления.
Погоня перенеслась на крыши замкового города. Ночь окутала их в бархатный мрак, луна лишь изредка пробивалась сквозь рваные облака, выхватывая мелькающие тени. Это не был бой в привычном понимании. Это было соревнование в чистой акробатике, ловкости и знании местности.
Две тени метались по крутым скатам черепичных крыш, скользили по конькам, прыгали через узкие улочки. Кумао, тяжелый и мощный, ломал себе путь, его когти с грохотом откалывали куски черепицы. Дзюнъэй двигался бесшумно, как призрак, его ступни словно прилипали к скользкой поверхности.
Кумао, понимая, что не оторваться, решил применить грубую силу. Он резко развернулся и швырнул в преследователя гранату с ослепляющим порошком. Дзюнъэй, предугадав манёвр, не стал отскакивать, а наоборот, сделал резкий рывок вперёд-вбок, одновременно натягивая край своего плаща перед лицом. Ослепительная вспышка и облако едкой извести окутали пространство позади него, но он уже был вне зоны поражения.