— Один звук, и твой мозг не успеет его осознать, — прошептал Дзюнъэй прямо в ухо ошеломлённому мужчине. Стилет был переброшен в левую руку, кончик уперся в шею под подбородком. Его освободившаяся рука схватила за запястье девушку, втащив её внутрь и не давая ей убежать. — Мы уходим. Если ты хочешь, чтобы она осталась жива, ты останешься здесь и будешь вести себя тихо. Кивни, если понял.
Глаза хозяина были полены ужаса и бессильной ярости, но он кивнул. Дзюнъэй отвёл стилет и толкнул мужчину вглубь коридора, а сам вышел на улицу, не выпуская из цепких пальцев запястье настоящей Киёми, которая вся дрожала, слишком напуганная, чтобы даже плакать.
Через две минуты они уже были в том самом переулке, где их ждала повозка, присланная «заказчиком». Дзюнъэй втолкнул туда Киёми. Его работа была выполнена. Теперь пусть сам отец разбирается с этим некрасивым делом.
Он подумал еще раз об этом задании. Он только что похитил двух человек вместо одного. Он выполнил приказ. Но на душе было тяжело и грязно. Это была не победа. Это была ещё одна тень, которую он был вынужден отбросить.
Глава 2
Сон был для ниндзя роскошью, а не необходимостью. Тело должно было отдыхать урывками, сознание — всегда оставаться настороженным. Поэтому когда первый луч солнца, далёкий и бледный, едва коснулся края неба над их колодцем-долиной, резкий стук деревянной колотушки о плаху вырвал Дзюнъэя из короткого, но глубокого забытья. Ток-ток-ток. Неумолимо, как сердцебиение самой горы.
Он был уже одет. Лежал с открытыми глазами, слушая, как долина просыпается: сонное бормотание, шелест циновок, удалённый звон металла. Он поднялся легко и беззвучно.
Акари уже ждала его у входа в главный тренировочный зал — просторную пещеру, где с потолка свисали верёвочные лестницы, канаты, а стены были испещрены зацепками для пальцев.
— Выглядишь свежим, как вымоченная в рисовой водке селёдка, — оценила она его внешний вид, зевая во весь рот.
— А ты сияешь, как отполированный сюрикэн, — парировал Дзюнъэй. — Особенно глаза. Прямо два прекрасных кровавых восхода.
Она фыркнула, но улыбнулась. Утро начиналось.
Их встретил инструктор Сота, мужчина, чьё тело состояло из одних сухожилий и злобы. Его лицо никогда не выражало ничего, кроме хронического разочарования.
— Поздно, — бросил он им, хотя они стояли перед ним раньше условленного времени. — Река ждёт.
«Река» — это не метафора. Это был ледяной поток, вытекавший из подземного озера и пересекавший всю долину. Через него были перекинуты три скользких, шатких шеста разной толщины.
— Десять подходов. На тонком, — скомандовал Сота. — С полной выкладкой.
Они надели рюкзаки, набитые мокрым песком. Акари пошла первой. Её шаги были быстрыми и чёткими, как у цапли. Она пробежала, лишь слегка пошатнувшись на середине.
Дзюнъэй ступил на шест. Холодная древесина была скользкой от влажного воздуха. Он не бежал. Он двигался мелкими, скользящими шажками, чувствуя каждое колебание шеста, перенося центр тяжести с ноги на ногу. Он был не на шесте. Он был шестом.
— Медленнее черепахи! — крикнул Сота. — Ты на прогулке?
Дзюнъэй не реагировал. Он закончил переход и спрыгнул на другой берег.
— Пятьдесят отжиманий. За промедление, — тут же последовал вердикт.
Пока они отжимались, Сота ходил вокруг и тыкал в них палкой, проверяя, прямые ли у них спины.
— Сила — для дураков-самураев! — выкрикивал он. — Техника! Скорость! Эффективность! Ты, Акари! Слишком высоко подпрыгиваешь! Тратишь энергию! Тень не прыгает. Тень скользит! Дзюнъэй! Ты дышишь слишком громко! Враги будут находить тебя по своему сопоту!
Следующим упражнением был подъём по отвесной стене с помощью верёвок с когтями-каги. Стена была мокрой и местами покрыта скользким мхом.
— Шестьдесят ударов сердца! — установил лимит Сота, доставая огромные песочные часы. — Кто не успеет — будет мыть ночные горшки за всем кланом. Неделю.
Акари рванула вперёд, яростно закидывая коготь, карабкаясь с почти безумной скоростью. Дзюнъэй действовал иначе. Он потратил драгоценные секунды, чтобы осмотреть стену, найти лучшие зацепы, и только потом начал подъём. Его движения были экономными, точными. Он не рвался, он тек вверх, как вода по трещинам.
Песок утекал. Акари, вся в ссадинах и поту, достигла вершины на последних крупинках. Дзюнъэй коснулся вершины на мгновение раньше. Он дышал ровно.
— Удовлетворительно, — буркнул Сота, и это было высшей похвалой.
После адского утра последовал не менее сложный урок. Их отвели в другую пещеру, заставленную сундуками с одеждой, париками, гримом. Здесь царила мастерица О-Цуки, женщина столь древняя и сморщенная, что, казалось, она помнила самих первых ниндзя.
— Костюм — это всего лишь кожа, — проскрипела она, и её голос звучал как шелест сухих листьев. — Вы должны надеть новую душу. Забыть, кто вы. Стать другим. Сейчас вы — два слипшихся от пота комочка грязи. Я сделаю из вас людей. Или не сделаю. Мне всё равно.
Она заставила их переодеваться снова и снова: в богатого купца, в нищего монаха, в беременную крестьянку, в старую, полуслепую торговку рыбой.
— Не хромай так, будто у тебя нога отваливается! — кричала она на Дзюнъэя, когда он изображал старого ветерана. — Это намёк на старую рану, а не танец с бубном! И перестань моргать! Твой старик уже двадцать лет как не различает день и ночь!
Акари, переодетая в легкомысленную гейшу, пыталась кокетливо поправить несуществующий волосок.
— Ты выглядишь так, будто тебя только что вытащили за волосы из рисового поля и нарядили в мешок! — язвила О-Цуки. — Изящество! Плавность! Ты не идёшь, ты плывёшь! Твои ступни не должны знать грязи!
Чтобы разрядить обстановку, Дзюнъэй решил блеснуть мастерством. Он вызвался изобразить хромого, больного проказой нищего — роль, требующую не только грима, но и полного физического перевоплощения. Он наложил грим, изогнул тело, его лицо исказила гримаса боли, а в глазах появилось пугающее, молящее выражение. Он заковылял по пещере, и даже Акари смотрела на него с долей ужаса и восхищения.
— Неплохо… — даже голос О-Цуки был почти довольным. — Но ты забываешь про звук. Твой стон слишком… актёрский. Натуральнее!
Дзюнъэй, стараясь угодить, решил добавить натурализма и, пошатнувшись, сделал неверный шаг к краю платформы, где стояли вёдра с водой для смывки грима. Он замахал руками, пытаясь удержать равновесие в образе хромого старика, что было невозможно, и с глухим всплеском рухнул на одно из вёдер.
На секунду воцарилась тишина. Поток ледяной воды окатил его с ног до головы, смывая тщательно нанесённую проказу в мутную лужу. Он сидел по пояс мокрым, с абсолютно глупым и несчастным видом.
Акари фыркнула. Потом захихикала. Потом разразилась таким громким, искренним хохотом, что к ней присоединились несколько других учеников. Даже на лице суровой О-Цуки дрогнул уголок рта.
— Выходи, болван, — сказала она без обычной язвительности. — Урок усвоен. Иногда самое лучшее перевоплощение — это быть мокрой курицей. Запомни и это.