У нее было два увлечения: фотография и садоводство. На оба Феликс разрешал ей тратить, сколько ей заблагорассудится, и даже поощрял эти ее интересы, когда они не входили в противоречие с ее обязанностями. В конце концов, оба упомянутых занятия были в моде, давали подходящие и безобидные темы для разговоров, и Анна позволила им заполнить все пустоты, какие имелись в ее жизни. Сочетая одно с другим, она достигла здесь такого успеха, что сделанные ею фотографии ее сада получали награды, раскупались, и это давало ей иллюзию, что она посвящает свою жизнь чему-то полезному.
Как ни странно, она мирилась с время от времени имевшими место провинностями Феликса, сама удивляясь тому, насколько мало в общем-то они ее расстраивали. Она подозревала (никогда, впрочем, не признаваясь себе в этом), что, наверное, просто любит мужа вовсе не так сильно, как следовало бы. Да это и не имело значения. В ее жизни не было никакого другого мужчины, который привлекал бы ее. Иногда ей приходило в голову: а может, все дело в том, что она несколько фригидна? Она получала удовольствие от близости с Феликсом, однако не страдала, когда эта близость стала случаться все реже и реже. Тем не менее известие о том, что его последняя приятельница беременна, явилось для нее тяжелым ударом. Плотина, столь долго сдерживавшая эмоции, рухнула; поток ярости, разочарования, одиночества и боли завертел ее с такой силой, что она сама испугалась этого – настолько же, насколько был поражен ее муж. Подобная перемена течения жизни вовсе не входила в его планы. Он надеялся, что все будет продолжаться, как раньше: он будет навещать Ширли, поддерживать ее, платить, когда настанет время, за обучение ребенка, но не связывать себя чересчур. Его внезапная и искренняя привязанность к малышу поразила его самого до такой же степени, до какой она обрадовала Ширли и потрясла Анну. Через несколько дней после рождения ребенка Феликс переехал к Ширли, а Анна пошла консультироваться к своему адвокату.
После развода друзья Феликса, как ни странно, были очень внимательны к ней, старались ее поддержать, возможно, понимая, что произошло нечто незапланированное, неожиданное, и искренне жалели ее, но все как один, произнося сочувствие, неловко замолкали. И когда она поняла, насколько мало у нее собственных друзей, ей стало еще более одиноко. Как ни странно, прежде чем положить трубку, каждый говорил одно и то же:
– Тебе надо съездить куда-нибудь.
И вот теперь Филлис советовала то же самое:
– Тебе надо начать с того, чтобы съездить куда-нибудь, Анна, дорогая моя. Оценить обстановку. Новые места, новые люди… А потом, когда вернешься, ты продашь этот дом. Ведь он был тюрьмой для тебя.
– Но, Фил…
– Нет, Анна. Не спорь. Ну, может быть, насчет дома еще ладно, но насчет путешествия – и слышать не хочу никаких возражений. Феликс брал тебя с собой в такие места, где тебе приходилось только сидеть в шезлонге возле какого-нибудь бассейна и смотреть, как он ведет деловые разговоры. Тебе нужно, тебе просто необходимо отправиться в какое-нибудь захватывающее место. И я даже знаю куда: ты должна поехать в Египет.
– В Египет? – Анна почувствовала, что пол уходит у нее из-под ног. – Почему именно в Египет?
– Потому, что ты все свое детство проболтала о Египте. Никаких других тем для тебя просто не существовало. У тебя были книги о Египте. Ты рисовала пирамиды, верблюдов, ибисов и при каждой нашей встрече прямо-таки терроризировала меня, требуя рассказать что-нибудь о Луизе.
Анна кивнула.
– А ведь ты права! Как странно, что я столько лет не вспоминала о ней.
– Значит, теперь настало время вспомнить. Детские мечты легко забываются. Иногда мне кажется, что люди намеренно забывают их. Отстраняются от всего, что сделало бы их жизнь захватывающей. Думаю, тебе следовало бы съездить туда и своими глазами увидеть те места, которые видела Луиза. Когда несколько лет назад было издано несколько альбомов ее рисунков, знаешь, мне самой захотелось съездить в Египет. Я ведь помогала твоему отцу отбирать работы, вместе с редактором составляла комментарии. И мне так хотелось увидеть все это наяву! Может быть, в один прекрасный день я и соберусь. – Она улыбнулась, глаза ее снова блеснули, и Анна подумала, что, вполне возможно, в один прекрасный день Филлис действительно соберется. – Она была удивительной женщиной, твоя прапрабабушка, – продолжала Филлис. – Удивительной, отважной и очень талантливой.
«Такой, как ты. В отличие от меня». – Анна прикусила губу и не произнесла этого вслух.
Сдвинув брови, она обдумывала сказанное Филлис, сознавая, что похожие на бусинки глаза престарелой дамы так и сверлят ее.
– Ну, что скажешь?
Анна улыбнулась.
– Идея в общем-то соблазнительная.
– Соблазнительная?! Да она просто блестящая!
Анна кивнула.
– На самом деле я раз-другой пробовала уговорить Феликса съездить в Египет, но его это не интересовало. – Она помолчала, ощущая, как где-то глубоко внутри зарождается нечто вроде волнения. В конце концов, почему бы и нет? – А знаешь, пожалуй, я последую твоему совету. Все равно на ближайшее будущее у меня нет ни дел, ни планов.
Филлис откинулась в кресле. Закрыв глаза, она повернула лицо к солнцу, и легкая улыбка скользнула по ее морщинам.