– Мне трудно себе представить, чтобы ты нуждалась во мне, – холодно прозвучало в трубке. – В конце концов, тебе ведь не понадобился мой совет относительно развода.
– Твой совет? – Ее прямо-таки захлестнула волна ставших уже привычными эмоций: гнева, возмущения, потом беспомощности. – А почему я должна была советоваться с тобой?
– Это было бы проявлением учтивости с твоей стороны.
Закрыв глаза, Анна мысленно сосчитала до десяти. Вот так было всегда. Другие родители могли бы выказать свое теплое отношение, сочувствие или даже гнев, а ее отца волновался только то, что она не проявила учтивости. Она вздохнула.
– Мне жаль, что так получилось. Наверное, мне было слишком больно. Ведь все произошло так внезапно.
– А этому вообще не следовало происходить, Анна. Вы с Феликсом могли бы как-нибудь уладить дело мирно, не доводя до развода. Если бы ты посоветовалась со мной, я мог бы поговорить с ним…
– Нет! Нет, папа. Мне очень жаль, но никакого мирного улаживания быть не могло. Наш брак дошел до точки. Это наше решение. Только наше, и ничье больше. Если тебя это как-то обижает, могу повторить, что мне жаль. Я абсолютно не собиралась чем-либо задевать твои чувства. Я держала тебя в курсе всего – если, конечно, ты помнишь. Каждый день. – Ее выдержка начинала давать слабину.
– Тебе следовало бы не просто держать меня в курсе своих дел, а советоваться со мной. Я твой отец…
– Я взрослая женщина, папа.
– Но ведешь ты себя не как взрослая женщина, если можно так выразиться…
Анна резко хлопнула трубку на аппарат. Желудок у нее свело, она чуть не рыдала от ярости.
Встав, она пересекла спальню и остановилась у туалетного столика, невидящими глазами глядя на него. Это был маленький письменный стол эпохи короля Георга, который она использовала как туалетный, найдя его весьма удобным для этой цели. На нем помещалось большое зеркало, вокруг лежали расчески и щетки для волос, стояли разные баночки с косметикой и коробочки для украшений (впрочем, сами украшения и основном были разбросаны тут же на столике). Вдруг, очнувшись, Анна отдала себе отчет, что смотрит на свое отражение в зеркале, и сердито сдвинула брови. Он прав. Она ведет себя не как взрослая женщина. Она ведет себя соответственно тому, кем себя чувствует. Заброшенным, покинутым ребенком.
Под руку ей попался стоявший возле зеркала маленький флакончик, и Анна, почти не сознавая, что делает, положила его на ладонь. Флакончик, примерно трехдюймовой высоты, был из непрозрачного синего стекла, по которому густо вился белый узор, напоминающий перья. Пробкой служил комок сургуча, вдавленный вровень с горлышком; на нем виднелся оттиск какой-то печати. Когда-то, уловив детский интерес Анны ко всему связанному с Египтом, Филлис подарила ей этот флакончик, и с тех пор он всегда был при ней.
– Береги его, Анна, – сказала престарелая леди. – Он из Древнего Египта и очень, очень старинный.
Египет.
Анна повертела флакончик на ладони, разглядывая его со всех сторон. Феликс в свое время носил его к антиквару, чтобы оценить, и тот отозвался о вещице довольно скептически.
– Мне очень жаль разочаровывать тебя, Анна, дорогая моя, но, боюсь, он был куплен на каком-нибудь викторианском базаре. Уже в те времена, когда туризм еще только зарождался, местные жители подсовывали приезжим в качестве подлинных сувениров так называемые артефакты. А эта штучка вообще не слишком-то похожа на египетские.
Феликс вручил Анне флакончик с таким видом, как будто само прикосновение к нему унижало его достоинство и пятнало его репутацию солидного финансиста. Вспомнив об этом, Анна слабо улыбнулась. Теперь, по крайней мере, ей больше не придется терпеть общество его партнеров и знакомых – самодовольных, мнящих о себе все, что только можно возомнить, имея деньги, и смотрящих на нее как на еще одну декоративную безделушку, приобретенную им на каком-нибудь базаре.
Со вздохом поставив флакончик на место, Анна вновь посмотрела в зеркало. Она устала, подавлена, уничтожена. Она сыта по горло.
Филлис, как всегда, права. Она устроит себе праздник.
– Бывали в Египте прежде?
Как она не подумала об этом, когда просила себе место у окна? Теперь ей предстояло в течение пяти часов вынужденно общаться с тем, кого судьбе было угодно послать ей в соседи, и не иметь возможности избавиться от него.
С того чудесного осеннего дня в Суффолке прошло почти четыре месяца, но теперь наконец она в пути. Снаружи рабочие наземной службы аэропорта Гэтвик что-то проверяли напоследок и счищали лед с крыльев самолета, готового вырулить на старт. Над полем косо летела снежная крупа, хлеща по лицам людей и заставляя их багроветь.
Анна не подняла глаз от путеводителя.
– Нет, не бывала. – Она постаралась произнести это безо всякого энтузиазма, хотя и не грубо.
– Я тоже.
Анна уловила взгляд искоса, однако сосед не сказал больше ничего и склонился над стоявшей у него в ногах сумкой, чтобы вытащить свою собственную литературу.
Крайнее кресло в их ряду было еще свободно. Самолет постепенно заполнялся, стюардессы рассаживали пассажиров по местам. Анна рискнула быстро глянуть влево. Сорок с чем-нибудь; очень светлые волосы, правильные черты лица, длинные ресницы, вздрагивающие в такт движению глаз по строчкам порядочно затрепанного томика. Анна вдруг пожалела, что столь явно выказала свое нежелание поддержать разговор. Впрочем, это поправимо: времени впереди еще много. Слева от соседей пожилой человек в темной одежде, с высоким воротничком священнослужителя, усаживался в крайнее кресло. Устроившись, он повернулся, кивнул сначала Анне, потом светловолосому мужчине и достал из своей сумки целую кипу газет. Решительность, с которой он засунул в самый низ кипы «Черч таймс» и взялся за номер «Сан», вызвала у Анны улыбку.
Этим утром, когда она заперла дверь своего дома и с чемоданом в руке направилась к уже ожидавшему ее такси, ее нервы были почти на пределе. Тихие в ранний час улицы были белы от февральского снега; солнце еще не встало, и эти рассветные сумерки еще более усиливали тоскливое ощущение пустоты. Вся решимость Анны куда-то улетучилась. Если бы такси не ждало ее, чтобы отвезти на вокзал Виктория, к поезду до аэропорта, она вернулась бы назад, в пустой дом, навсегда забыла о Египте и, забравшись в постель, с головой накрылась одеялом.